Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы. Повесть о детстве

Вошла мама, познакомилась с Петром Ивановнам, поблагодарила за щегла, справилась о здоровье скворца.

- Благодарю вас, - весело отвечал Петр Иванович-Скворец молодец, совсем поправился. Пуще прежнего озорничает.

Потом мама расспрашивала старика о других его птицах и вообще о разных делах: с кем он живёт, кто ему стирает, еду готовит.

- Сам, всё сам, сударыня, делаю, - отвечал Пётр Иванович. - Никого у меня, окромя птиц, на свете не осталось. Всех своих родных пережил, ужо восьмой десяток на свете живу, пора бы и на покой. - Он помолчал и вдруг, улыбнувшись, добавил: - А помирать всё не хочется, думаю, ну ещё бы годок прожить, ну ещё другой и третий… Вот ведь как на свете прижился.

Мама сидела, внимательно слушая неторопливую речь старичка. Он, видимо, ей очень понравился.

Я решил использовать удобный момент и попросил разрешения пойти с Петром Ивановичем половить птиц. К моей радости, мама охотно согласилась. Её даже не испугало, что придётся рано вставать.

- Вы только уж, Пётр Иванович, потрудитесь, пожалуйста, зайдите сами за ним. А то в такую рань одному как по городу бегать, ещё собака какая бросится.

- Зайду, зайду, - охотно согласился Пётр Иванович. - Мы первый-то разок на поле за перепелами сходим.

- Ну что же, сходите, - кивнула головой мама, ушла по своим делам.

- Пётр Иванович, вот спасибо-то! - бросился я обнимать старика.

- Да за что же спасибо, подумаешь, дело какое! - смеялся он, гладя меня по голове.

Мы тут же решили не откладывать дело в долгий ящик и, если не будет дождя, завтра же отправиться на ловлю.

Весь остаток дня я только и делал, что смотрел, не собираются ли на небе тучи. Небо было чисто. Всю ночь я, конечно, не спал, всё боялся шевельнуться, чтобы мама не услыхала и не рассердилась за безрассудность. «Ещё не пустит тогда, пожалуй», - думал я, лёжа в своей кровати и глядя, как постепенно светлеет, синеет в окне ранний летний рассвет. Наконец, когда уже как следует рассвело, я и сам не заметил, как заснул.

Лёгкий стук в стекло мигом разбудил меня. Сна как не бывало. Я выскочил из кровати и подбежал к окну. Под ним стоял Пётр Иванович, одетый в пиджачок, в кепку, с каким-то мешком за спиной.

- Я сейчас, я мигом!

Пётр Иванович кивнул головой и уселся на лавочке.

Действительно, я оделся в один миг.

- Не забудь выпить молоко с хлебом и взять с собой бутерброды, - сказала мама.

Ах, это несносное молоко! В такую рань спросонья его пить вовсе не хочется. Но делать нечего. Иначе мама в другой раз не пустит. Пью одну и даже вторую кружку, больше сил нет. Надеваю курточку, в карманы сую бутерброды. Ну, теперь всё. Ура, можно идти! Выбегаю на крыльцо.

Какое утро! Ни облачка! Солнце ещё очень низко. Его лучи просвечивают через зелень соседнего сада. Светят точь-в-точь как вечером на закате, но только совсем с другой стороны.

Трава мокрая от росы, и пыль тоже росой прибита. Она вся в тёмных влажных кружочках. В воздухе пахнет отсыревшими лопухами, укропом и яблоками.

Я здороваюсь с Петром Ивановичем. И мы отправляемся в путь по спящим улицам городка.

Громкое щёлканье пастушьего кнута и мычанье коров нарушают предутреннюю тишину. Навстречу нам пастух гонит стадо. Тут и там распахиваются калитки, и заспанные женщины выгоняют всё новых и новых коров, которые присоединяются к идущим. Коровы идут медленно, поминутно наклоняясь и срывая с земли листья подорожника. От коров уютно попахивает навозцем и тёплым хлевом.

Стадо скрывается в переулке. Мы выходим на мост. Внизу река. По ней плывёт голубоватый туман. Из тумана, будто всклокоченные спросонья головы, выделяются старые ветлы. Под одной из них уже сидит рыболов.

За мостом луг, а дальше - хлебное поле. Воздух над ними как-то особенно чист и по-утреннему прохладен. И оттуда, из этой прохладной синей глубины, звеня и переливаясь, доносятся песни жаворонков. Из города на разные голоса отвечают им петухи.

- Вот и пришли! - сказал Пётр Иванович, когда мы миновали росистый луг и очутились на краю поля. - Теперь посидим здесь да послушаем.

Пётр Иванович снял со спины мешок, развязал его и вынул оттуда кусок старой клеёнки. Он расстелил его на земле:

- Садись, сынок.

- А вы как же?

- Мне не надо, я привычный. Для тебя только подстилочку захватил, чтобы мамаша не тревожилась.

Мы уселись и стали слушать.

В вышине по-прежнему пели жаворонки, а на лугу кто-то надрывно кричал, будто раздирали на части туго натянутую материю.