Жанна Браун - Звонок из Ленинграда

Но Ксюша продолжала молча укладывать в чемодан свои и мамины вещи. Пусть Марья Петровна сердится. Когда-то, когда отец на целый год был меньше, чем Ксюша сейчас, дед Савелий тоже сердился. Он тогда был совсем больной, но в доме не было еды и дед пошел на реку рыбу добывать. Отец насильно увязался за ним. Не хотел деда одного пускать. И правильно сделал. Под утро ветер оторвал льдину, где они пробили лунку. Дед от температуры все время сознание терял. Так и замерз бы, если бы отец не сообразил, что делать. Растирал деду лицо и руки снегом, натаивал его на спиртовке и поил деда кипятком, пока льдину не прибило к берегу. Дед хоть и поморозил здорово ноги, но зато живой остался. Плохо одному в беде. Без друга. Но и такие друзья, как Наташка, ей тоже не нужны. Настоящие друзья жизнь друг за друга отдают, а не то что…

— Ну, чего молчишь? — спросила Марья Петровна.

— Я не молчу. Я вещи укладываю.

Петр Кириллович взмахнул руками и заулыбался ртом, глазами, всеми морщинками на маленьком румяном лице.

— И пусть поедет. Это прекрасно, что вместе. Зато увидит Ленинград! Подумать только: Эрмитаж! Зимний! Исаакий! Я столько у классиков нашей литературы читал о Ленинграде, а самому не пришлось побывать… Не пришлось!

Ксюша знала, что после контузии на войне Петр Кириллович заболел необыкновенной болезнью: не мог летать на самолетах, ездить на поезде. Даже в такси или обыкновенном автобусе и то не мог. Так и прожил тридцать лет после войны, бывая только там, куда мог дойти пешком.

— Ты мне все, все потом расскажешь подробно, Ксюшенька. И я словно побываю в Ленинграде.

— Конечно, Петр Кириллович, я вам все расскажу, ничего не забуду, вот увидите.

— Ну, ни пуха, тебе, ни пера, — сказала Мария Петровна, целуя маму, — привози быстрее своего орла — мы его живо на ноги поставим.

Румяный мальчик с белым чубом и карими, круглыми, как у Буратино, глазами стоял возле книжных полок в коридоре, придерживая за ошейник большую рыжую собаку. Ксюша задержалась в открытой двери, любуясь собакой, — такая она была красивая. На широкой груди топорщилась белая манишка, а на стройных сильных лапах красовались белые носочки; одно ухо торчало, другое висело, и от этого казалось, что собака вот-вот засмеется.

Дядя Павел легонько ткнул Ксюшу в спину чемоданом.

— Иди, иди, не бойся, — сказал он.

И прошел вперед, пронеся чемодан над Ксюшиной головой. Большое доброе лицо дяди Павла с мясистым носом и толстыми губами было красным от ветра и мокрого снега. На белом кудрявом чубе, свисавшем на лоб из-под сбитой на затылок серой шляпы, искрились мокрые снежинки. И весь он был какой-то немыслимо громадный. И сильный. Ксюша, когда увидела его на аэродроме, сразу подумала, что он похож на Илью Муромца, и пожалела, что сейчас другое время и никто не носит блестящие кольчуги и богатырские шлемы. Дяде Павлу они пошли бы больше, чем пальто и шляпа.

— Я не боюсь, — сказала Ксюша, — я никогда собак не боюсь. Папа говорит, что бояться надо глупых людей, а не собак.

— А когда я гуляю с Мишкой, — сказал мальчик, — некоторые люди почему-то боятся и кричат: «Почему без намордника? Еще укусит, кто будет отвечать?»

Он так смешно произнес эти слова, подражая сварливому женскому голосу, что Ксюша и мама рассмеялись.

— А папа говорит, что храбрый человек — тот, кто сам себя не трусит, — вставила Ксюша.

Дядя Павел глянул на нее сверху. Лицо его сморщилось, а глаза превратились в темные насмешливые щелки.

— Красиво, но непонятно. Объяснись.

— Правду сам себе про себя говорит. А трус сам себя обманывает от страха.

— Ничего себе, — изумленно сказал дядя Павел и повернулся к маме, — растут младенчики-то на нашу голову…

— А ты думал, — гордо сказала мама, сияя глазами.

Такая у нее особенность: стоило кому-нибудь сказать хорошее про папу или Ксюшу, она начинала вся светиться.

— Ну, здравствуй, Сашенька. С ума сойти, как ты вырос! — Она сбросила шубу на руки дяде Павлу и шагнула к мальчику.

Саша вежливо улыбнулся, словно хотел сказать: «Да, вырос… вы уж извините, что так получилось». И уставился на Ксюшу серьезно и с ожиданием.

Дядя Павел взял сына за плечи и переставил, как свечку, от книжных полок к вешалке. Пес радостно подпрыгнул и лизнул Сашу в щеку.