Юлия Радченко - Под заветной печатью...

Пожалуй, здесь чувствуется направляющая рука самого Филарета. Забеспокоился властный митрополит — и, видимо, под его диктовку обер-прокурор жалуется. Чего же хотят Филарет, Толстой, Григорий?

Им кажется, что они придумали гениальный план, как «невинность соблюсти и капитал приобрести». Если нельзя называть Герцена в самой России, то надо напечатать против него духовное сочинение за границей…

Высочайшее разрешение было вскоре дано — и тут обнаружилось, что отвечать-то некому. Все лучшие «перья» России были в ту пору либо на стороне Герцена, либо, по крайней мере, не на стороне Филарета… С большим трудом нашелся «охотник», и тогда-то в Лейпциге на средства Филарета была напечатана книга цензора Елагина «Искандер Герцен» — очень наивная, чрезвычайно плохо написанная, где грубые ругательства перемежаются цитатами из Священного писания. Герцен и Огарев сообщили друзьям, что автор той книги едва не достиг своей цели — уничтожить Вольную типографию: они так смеялись, читая сочинение Елагина, что чуть не испустили дух…

«Первый блин комом», но Филарет не угомонился. В ход опять пущены тайные записки, вдохновителем которых был все тот же Московский митрополит. Они снова обращены к царю, к «верхам» — правителей страны умоляют не увлекаться, «не обольщаться» «остроумием» и «смелостью суждений» Герцена: как видно, даже во дворце яркие, проникновенные строки Искандера заставили кое-кого вздрогнуть, смутиться, задуматься над тем, что творится в России… Разумеется, это смущение было кратким, но любопытно — Филарет вместе с «коллегами» этого испугался!

Герцен же, конечно, не предполагает, что самодержавное правительство разделит его мысли, но отлично понимает, что чем сильнее удар его «Колокола», чем крепче нажим, обличения, тем скорее там уступят, отступят… И они — отступают!

19 февраля 1861 года после долгой бюрократической подготовки крестьян грабительски освободили. Манифест об их освобождении написан тяжелым церковным языком, специально для того, чтобы народ не смог ни в чем разобраться, — а написал тот манифест Филарет, которому уже около восьмидесяти лет. Отныне митрополит будет изображать дело так, будто чуть ли не он и ему подобные мужиков освобождали. В одной из своих речей он подобострастно сострил: «Одни властители покоряют народы пленением, а Александр — освобождением».

Церковь бьет во все колокола. Главная мысль, главное политическое задание в том, чтобы крестьяне, не дай бог, не сочли освобождение недостаточным. Вот что написала одна крупнейшая официальная газета в эти дни: «Русские люди, русские люди, на колени! Молитесь богу, благодарите бога за это высокое, несравненное счастье…»

Речь идет, разумеется, об отмене крепостного права. Дальше высказывается мнение, как должны встретить это известие крестьяне: «… в назначенный час нарядятся в свои кафтаны, пригладят волосы квасом, пойдут с женами и детьми в праздничном платье молиться богу. Из церкви крестьяне потянутся длинной вереницей к своим помещикам, поднесут им хлеб-соль и, низко кланяясь, скажут: спасибо вашей чести на том добре, что мы, наши отцы и наши деды от вас пользовались; не оставьте нас и напредки вашей милостью, а мы навсегда ваши слуги и работники».

Филарет трудится без устали. Все силы его ведомства брошены на обработку народного сознания. Меж тем летом и осенью 1861 года в Казанской, Пензенской губерниях и в других местах России загремели залпы против крестьян, которые осмелились требовать больше того, что им давалось. Но одновременно в Воронежской губернии с большим шумом открываются мощи еще одного святого. По всей стране поднят трезвон, явно с целью отвлечь внимание народа.

Герцен внимательно следит за событиями и тут же отзывается знаменитой страстной статьей «Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ». Он там напишет: «Чудесам поверит своей детской душой крестьянин, бедный, обобранный дворянством, обворованный чиновничеством, обманутый освобождением, усталый от безвыходной работы, от безвыходной нищеты, — он поверит. Он слишком задавлен, слишком несчастен, чтоб не быть суеверным».

Герцен даже обращается к русскому крестьянину: «Ты ненавидишь помещика, ненавидишь подьячего, боишься их — и совершенно прав; но веришь еще в царя и в архиерея… не верь им».

Он клеймит и клеймит церковь, каменно равнодушную к народному делу, возмутительно, преступно бездушную к злодействам помещиков, к насилиям, убийствам. «Где заступничество народа перед остервенелым дворянством, — вопрошает Герцен, — где совет царю? Ничего подобного — молчание, семга, купеческие кулебяки да вино. Что общего у вас с народом, с людьми вообще? — гневно бросает Искандер в лицо Филарету и ему подобным. — С народом разве борода, которой вы его обманываете!»