Алексей Смольников - Музыкальный ручей

Ещё на минуту остановилась она у самой кромки, где начинался спуск. Поползла и вниз, под уклон. А домик на весу держать ей трудно, он всё запрокидывался, грозя свалиться, потащить её за собой. Тогда она опять положила раковину набок — там же, у себя на спине. Так доползла до краешка. А дальше дороги нет, спуск кончился. Крышка на кувшине была как шляпка у гриба — навесом. Придётся, видно, спрыгивать.

Всё тело вобрала улитка в домик: и голову, и усики. Только хвостик, чтобы до времени держаться, остался. Потом, упрятав так всю себя в прочную раковину, отцепилась, отклеила и хвостик. И упала. Упала неудобно. Там неровность — на еловой доске выкрошился сучок, — и домик перевернулся. Она опять долго осматривалась, вывернув из раковины всё тельце, чтобы усики выставились наверх. Потом, судорожно цепляясь за доску, принялась раскачивать свой домик и выбралась. И, постояв минуту, наверное, чтобы расслабить мускулы, опять поставила раковину на спину, и опять поползла, теперь уже на край стола. Лишь усики её всё пошевеливались, поворачивались время от времени, поднятые кверху, да грузно покачивался на спине маленький известковый завиток — её домик…

Мне уже не хотелось пить. Я всё смотрел на неё, всё хотел найти ошибку — могла же выбрать плохую дорогу, не самую короткую, а может, решила бы не сползать на край крышки, а скатиться с неё ещё с высоты, с того места, где только начинался уклон…

Мне кажется, я сделал бы всё так же.

Уже перед самым морем затерялся в дельте Дона небольшой островок. Морской берег у него порос непролазным камышом, по речному тянется сухая зелёная гривка — ивы, ольховник, разлапые осокори да ещё толстые, старой бронзы тополя. Остров частенько заливает, поэтому никто на нём не селится. Разве сейнер какой забежит с моря, приткнётся перестоять непогоду. А так, едешь мимо — там только кони пасутся в глубокой, нечёсаной траве да бродят по мелководью цапли. Подымут головы из камыша, посмотрят, кто тут тарахтит, лягушек пугает, и опять займутся своим делом.

Постоянно живут на острове только черепахи и вороны. Почему черепахи — понятно: тут им и горячий песок, и вода. А вороны обычно жмутся ближе к людям, к хуторам или станицам. Тем не менее деревья на острове прямо-таки перегружены охапками чёрных высохших прутьев — гнёздами. А в гнёздах — птенцы: горластые, растрёпанные. Только и видно, высовываются и рты разевают: «Брось чер-рвя!» Я пробовал утихомирить птиц, запустил палкой, и не рад был: вся воронья орава поднялась в воздух. Даже потемнело. В старину слово «тьма» значило десять тысяч. Вот их тьма и была.

Я всё думал тогда, чем они кормятся? Червей тут, на острове, мало, мы сами с трудом накапывали для рыбалки. Черепахи в счёт не идут. Раки ещё есть. Но что-то я не слышал, чтобы вороны ловили раков. Остаются моллюски — улитки там разные, двухстворки. Конечно, их по отмелям много. Но ведь они в воде.

Вороны с утра до вечера шныряли над островом, в камыше, залетали даже за реку и всё носили и носили что-то в свои гнёзда, а что носили — не поймёшь. Вечером базар этот затихал. Птенцы — они уже, верно, были сытые — не кричали, успокаивались и взрослые. Обычно, когда мы садились за вечернюю уху, они уже все слетались. Поглядывают на нас сверху, с деревьев, и каркают — должно быть, перемывают нам косточки: «Вот, мол, чудаки. Едят перед самым сном!»

Нас было двое на острове — товарищ мой и я. У нас был отпуск, мы приехали порыбачить в уединении и долго считали, что мы одни здесь рыбаки. Но однажды обнаружилось, что рыболовов тут, на острове, гораздо больше.

Бывают такие дни в мае, когда в реке появляется вдруг множество верхоплавки. Мелкая, с перочинник величиной, серебристая рыбёшка ходит стайками, да так близко к поверхности, что кажется — ещё немного, и спинки обсохнут. То ли она резвится, то ли это обряд у неё какой-то, но рыба жмётся к берегам и устраивает такую развесёлую возню, что вода просто бурлит. Вот эту верхоплавку, а иногда и другую какую-то рыбу покрупнее и ловили вороны. Они разворачивались вдруг на плеск и быстро снижались. Неуклюжие, тяжёлые, они были, конечно, не столь ловки, чтобы хватать рыбу без промаха, но всё-таки рыба им попадалась. Снижаясь, вороны нелепо махали растопыренными — каждое перо в сторону — крыльями и изо всех сил вытягивали к воде когтистые лапы. Кажется, вот-вот сцапают. Но выхватывали добычу всё-таки клювом.