Юрий Сальников - Человек, помоги себе

— Ольга! С тобой что случилось?

— Ну вот! — Я пожала плечами. — То спрашиваешь, что случилось с Ларисой, теперь — что со мной.

— Раньше тебе было дело до всего и всех. А теперь? Уткнулась в книжки…

— Мама, — перебила я. — Что, по-твоему, я должна делать? Сломя голову бежать, искать Ларису? Ну, говорю тебе — у нее есть друзья, которые не спускают с нее глаз.

— Кто?

— Ну, есть.

— Трудно сказать?

— Почему? Пожалуйста. Хотя бы Бурков.

Она опять сделала большие глаза:

— Бурков?

Все три года — с приходом к нам Анны Алексеевны — мама состоит в родительском комитете. И знает наших ребят наперечет. Про Буркова она тоже знает, хотя не все. И на меня сейчас смотрит подозрительно долго. Наконец говорит раздумчиво, словно что-то прикидывая в уме:

— В музее с вами его, конечно, тоже не было?

— Что значит «тоже» и «конечно»? — уточнила я.

— Но Ларисы-то не было? Эх, Ольга, Ольга…

Мама часто восклицает так скорбно, будто в чем-то меня укоряя. Этот ее упрек я воспринимаю как разновидность распространенной родительской формулы: «А вот твои отец и мать в свое время…» Видимо, родителям просто невозможно воспитывать детей без такого элементарного сопоставления.

— Мама, я лучше почитаю.

— Читай, читай. Да поищи что-нибудь про себя подходящее.

Она ушла в другую комнату, и я услышала — поднята телефонная трубка, набран номер: «Анна Алексеевна!» Конечно, я не стала прислушиваться, хотя подмывало.

Но через некоторое время мама снова появилась передо мной.

— Так вот, Ольга, Лариса нашлась.

— Видишь! — сказала я тоном победительницы. — Значит, ничего страшного не произошло. Где же она ночевала?

— У Дины.

— У какой Дины?

— Видишь! — Пришла мамина очередь уколоть меня. — Уверяла — знаешь ее близких друзей, а про Дину даже не слышала.

— Мало ли кто с кем знаком. Я говорила про класс.

— Эх, Ольга, Ольга!..

— Кстати, мама. Я нашла у Курочкина про себя по твоему совету. Хочешь послушать? Стихотворение так и называется «Ни в отца, ни в мать»: «Как же ты — это трудно понять — ни в отца уродилась, ни в мать».

Мама рассмеялась:

— С тобой невозможно разговаривать!

Я протянула ей письмо Заморыша:

— Новый «бывуч» объявился. Хочешь познакомиться?

— Давай. — Она взяла письмо. — А ты иди-ка на стол накрой, скоро придет папа.

«Многоуважаемая Анна Алексеевна! Здравствуйте. Пишет Вам Валерий Заморыш, не удивляйтесь…

Я сам не знаю, почему решил написать. Пришел с дежурства из штаба, сел за книжку, а за окном — заснеженные елочки. Елочки, которые Вы так любите.

И сразу всплыли передо мной картины далекой школьной жизни — она связана для меня с голубым южным небом нашего солнечного города и с Вами, Анна Алексеевна! Вам обязан я всем хорошим, что есть во мне. За это благодарен и всегда с глубоким уважением думаю о Вас.

Может, интересует моя судьба? Вернее, что получилось из шалопая, который когда-то на уроках литературы «витал в облаках». Не потому, что Вы не могли увлечь, нет, лучшего преподавателя я потом не встречал, а просто, действительно, был шалопаем.

В тот день, когда я получил на руки документ об окончании восьми классов и простился с Вами, то сразу ушел из школы и уехал — «куда-нибудь подальше», как мне тогда хотелось. Потом пришло письмо от Майки Федотовой, разыскивала она меня, но я не ответил — обидно: ребята продолжали учиться, а я один… Но человек сам хозяин своей судьбы. И я не жалею, что уехал. Вы же знаете — все равно с отчимом была не жизнь, а в техникум не попал, вернее, попал не сразу, стал работать, и кем только ни был — перечислять мои профессии ни к чему. В вечерней школе закончил десять классов и поступил в машиностроительный техникум, но проучился два года, не понравилось, бросил, теперь вижу: глупость сделал. Сейчас в армии, имею звание — сержант, и приобретаю специальность — сами понимаете, какая нынче техника.

Но моим главным увлечением стали книги. И в этом тоже «виноваты» Вы! Как Вы читали нам стихи! А помните Майкины: «Весна девчонкой озорной пришла негаданно за мной!» Почему-то я все чаще вспоминаю, что было в нашем классе. Где сейчас все наши ребята? Вот бы собраться вместе. Но может быть, они и собираются? Все-таки учились без меня еще два года.

А жив ли наш глиняный Кот Котофеич? Помню, очень хорошо помню тот вечер, когда мы побросали в его утробу наши «послания в будущее». Не разбили еще усача? Хотя уговаривались-то «вскрыть» его лишь через десять лет.