Раджаб Амонов - Весна в краю родников

Ко мне мастера сразу отнеслись по-отечески, с особым вниманием. Наверное, так было потому, что я племянник Устокурбана, а еще больше, пожалуй, из-за того, что тут все с любовью помнили моего отца, возглавлявшего артель.

Разумеется, от побегушек не был свободен и я, но если меня слишком уж гоняли по всяким мелким поручениям, то кто-нибудь из мастеров вступался и напоминал: «Мы для чего взяли сюда сынишку нашего покойного товарища — учить ремеслу или поить нас чаем?»

Я гордился тем, что моего отца тут помнят, старался услужить каждому как умел. И мечтал стать настоящим мастером, приносить бабушке столько денег, чтобы она могла отдыхать, как те старушки, у которых есть сыновья.

А пока я приглядывался к работе мастеров, пробовал орудовать ножом и шилом, сшивать обрезки кожи. Мне всегда было интересно что-то делать собственными руками, я всякий раз удивлялся: так боялся браться, а ведь получилось!

Еще было мне очень любопытно наблюдать за жизнью мастерской, за обычаями и взаимоотношениями мастеров.

Впрочем, тут бывало много и другого народа: я говорю не только о заказчиках, но и о тех, кто захаживал к дяде Устокурбану насладиться вместе с ним чили́мом [39] Чили́м — кальян, длинная изогнутая курительная трубка, в которой вдыхаемый курильщиком табачный дым проходит через сосуд с водой. или пиалой душистого чая. Женщины говаривают, что попросить у соседки сито — самый лучший повод повидаться-посудачить. Так же у мужчин чилим — повод для дружеской беседы по душам и обмена новостями. Я часто слушал такие мужские беседы, хотя многое оставалось для меня непонятным.

Беседы беседами, но иногда завязывалась после работы игра в карты. Обычно это случалось, если нас навестит ака Оби́д из нашего квартала. Этот соглашался играть только на деньги. Входили в такой азарт, что кон вырастал иной раз до десятирублевки, которую называли «червон» — червонец.

Я поражался тому, что такие огромные деньги пропадают зря. Для меня и теньга — двадцать копеек — были немалой суммой, а тут «червоны» переходят из рук в руки, не вызывая у играющих ни особой радости, ни особого горя. Видела бы это бабушка! Она бы рассказала этим азартным легкомысленным людям, сколько еды, одежды и прочего можно приобрести на каждый «червон»…

Интереснее всего — наблюдать за людьми. Бывали в мастерской и ссоры, но чаще всего тут стоял смех, звучали шутки, иногда разыгрывались целые уморительные спектакли.

Приходилось мне видеть, как здесь порой находила благополучное разрешение история каких-либо недобрых отношений, завязавшаяся вне стен артели.

При мне, например, произошло примирение моего дядюшки Устокурбана с долговязым дядюшкой Фазилом, который для этого и пожаловал сюда.

Мой дядя с давних пор и слышать не мог о Фазиле. С того самого дня, как долговязый загубил дяде целый котел плова. Историю эту я знал. Она такова.

Устокурбан затеял той — торжество по какому-то случаю. Понятно, той — не той, если плов не удастся. Поэтому пригласили в качестве повара Фазила, слывшего кулинаром. Он пообещал, а прийти не смог: у него у самого случилось какое-то важное событие.

Плов поручили готовить дядюшке Хали́лу, прозванному Халил-пиша́к (Халил-кошка). Мы, мальчишки, вертелись возле огромного котла и первые почуяли, что от котла идет по всему двору запах горелого.

Халил-кошка в панике поднял крышку. Плов из четырех пудов риса подгорел! К столу годилась едва половина.

Мой дядя изгнал Халила со двора и срочно затеял новый плов, чтобы не сорвался той и дом не осрамился перед гостями. Дядюшка Халил был так устыжен, что вскоре переселился в другой квартал.

История эта случилась довольно давно, дядя мой уже забыл о вине Халила, а злиться продолжал почему-то на долговязого Фазила. Тот пытался втолковать ему, что никакого отношения к подгоревшему плову не имеет, звал людей в свидетели. Но дядя Устокурбан был непреклонен. Он даже отказывался быть в комнате или в компании, где находился Фазил.

…И вот дядюшка Фазил, чуть не до потолка ростом, появился неожиданно на пороге артели, в комнате закройщика.

— Устокурбан, смени гнев на милость, прости мою вину! — взмолился Фазил.

Я думал, мой дядя сейчас прогонит его или же выскочит из комнаты сам. Но нет, дядя не двигался, а только опустил голову поближе к своим лекалам и сделал вид, что ничего не слышит.