Майкл Морпурго - Рожденный бежать

Она прижалась ко мне:

– Ясноглазый, я так устала, так устала…

Ей стало совсем трудно говорить. Она прислонилась спиной к стене, закрыла глаза, немного отдохнула, потом снова открыла глаза. Тут она заметила, что у меня порвано ухо.

– Ой, Ясноглазый, что я с тобой сделала! – воскликнула она. – Так нам больше нельзя. Утром я отведу тебя в какой-нибудь приют, я поспрашиваю, в хороший, не то что у Крейга, и оставлю. Мне это прямо нож острый, ты же понимаешь, Ясноглазый, но у нас нет выхода. Там за тобой будут ухаживать. Пристроят в хорошие руки. Потом я позвоню маме, она приедет и заберёт меня. Наверное, мы с тобой никогда не увидимся, зато у тебя всё будет хорошо, правда? А это главное!

Потом глаза у неё снова закрылись, и она повалилась набок, прямо на землю. Я попытался растолкать её, потому что её голос утешал меня и без него мне вдруг стало очень одиноко, но она не спала, то есть не как обычно. Она лежала неестественно тихо, словно без чувств, и лицо у неё было бледное – такого я у неё ещё не видел, совсем белое. Я свернулся рядом, положил голову ей на плечо. Надо её согреть, подумал я, вот я и согрею. Но мы с ней так замёрзли, что даже теплом поделиться не могли.

Проснулся я от грохота грузовика и мужских голосов. Слышался лязг и звон бьющихся бутылок. Это забирали мусор из баков. Я хотел и дальше прятаться. Но Бекки так и не проснулась, я не понимал, что с ней. Ведь грузовик грохотал очень громко, и мусорщики перекликались прямо над ухом, а значит, Бекки очень худо. Как я ни старался, ничего не помогало. Бекки не просыпалась.

Тогда я выбежал из-за баков и залаял на мусорщиков. Сначала они оторопели, даже испугались немного, а мне этого было не нужно. Я ещё немного постоял и полаял, потом несколько раз забежал за баки и выскочил обратно, чтобы они подошли и посмотрели, чтобы поняли меня. Но поняли они меня не сразу, и лишь потом один из них приблизился ко мне. Он явно меня боялся. Присел, протянул руку, погладил меня.

– Что стряслось, дружок? – спросил он и потрепал мне шею. – Ой, а ухо-то… Подрался, что ли?

На этот раз, когда я бросился за баки, где лежала Бекки, он пошёл за мной.

– Ох ты ж!.. – воскликнул он. – Вызывайте «скорую»! Скорее звоните в службу спасения! Тут девочка, она вся в крови! Скорее!

Я сидел возле Бекки, пока её не увезли. Хотел запрыгнуть вместе с ней в «скорую», но меня не пустили.

– К сожалению, собакам в больницу нельзя. Запрещено. Правила гигиены, – сказала фельдшерица из «скорой», увозившая Бекки.

– Он спас девочке жизнь! – возразил мусорщик. – Вы же сами говорите. Может, сделаете исключение? Куда ему теперь деваться?

– Извините, нельзя, – сказала фельдшерица. – Советую отвести его в полицейский участок на Уиллоуби-роуд. Там за ним присмотрят.

Мусорщики хотели удержать меня, но не на такого напали: я вырвался и бросился за «скорой», которая помчалась прочь с сиреной и мигалками. Иногда я отставал, но, когда «скорая» выезжала на оживлённые улицы и волей-неволей притормаживала, я её нагонял. И не упускал её из виду, пока отчаянно лавировал между машинами и прохожими на тротуарах.

Я потерял Патрика, своего первого лучшего друга. Меня украли у него, и я его больше никогда не увижу. Я потерял Альфи, который был мне вместо отца и брата. И не собирался терять Бекки, которая сделала всё, чтобы спасти мне жизнь. Поэтому я мчался за «скорой», будто на бегах, когда Альфи был рядом. Не мог допустить даже мысли, что отстану от машины. Когда она свернула с большой дороги к больнице, я побежал за ней. А когда Бекки уносили в здание, я попытался проскочить следом, но меня не пропустили. Кричали на меня и махали руками. Тогда я отошёл, сел на клочок газона у парковки и стал ждать. Бекки забрали внутрь. Рано или поздно она выйдет оттуда. Я её дождусь. Она меня не бросила. И я её не брошу. И вообще мне некуда идти.

Весь день ко мне то и дело подходили прохожие, кто-то угощал меня печеньем и чипсами, и я с благодарностью принимал эти подарки и сразу съедал. Иногда ко мне подбегали дети, садились рядышком, говорили со мной, гладили меня. Мне это нравилось. Но всё это время я не сводил глаз с больничных дверей, смотрел на всех, кто входил и выходил, высматривал Бекки, ждал, когда же она появится. Она попала внутрь, значит, выйдет обратно. Я посижу здесь и дождусь её.

Потом начало темнеть, людей на улице показывалось всё меньше, а дети и вовсе исчезли. Без них мне стало грустно. Постоянно то приезжали, то уезжали машины «скорой». Я даже видел ту фельдшерицу, которая забрала Бекки, ту самую, которая меня к ней не пустила. Но она меня не заметила. Следила за дорогой, выруливала свою «скорую». То и дело я пытался проскользнуть за дверь и разыскать Бекки, но каждый раз меня выгоняли. Я устал и совсем продрог. Меня так и тянуло уйти и поискать, где бы укрыться от ветра, где бы свернуться калачиком и поспать. Но я понимал, что уходить нельзя. Я же знал, что Бекки может выйти в любую минуту. Надо оставаться на месте и ни в коем случае не засыпать.