Иван Сабило - Пробуждение

Рюкзак больно резал плечи, кружилась от усталости и напряжения голова. Он натыкался лицом на ветки и отводил их свободной рукой. Спотыкаясь, чуть не падая, Шульгин вел незнакомцев по лесу, еще не зная, не догадываясь, чем это для него кончится.

Как ему не хватало теперь отца. Или художника Вити. Или наполеонов, которые помогли бы довести этих двоих и сохранить не только золото, но, может быть, и его, Шульгина, жизнь…

Стемнело. Двое пропадали, ныряя в кустах. Он их определял по звуку шагов и, как привязанный, следовал за ними, словно от них теперь зависело его спасение.

Они обошли толстый ствол дерева. Коренастый оглянулся.

— Тебе еще не надоело? — спросил он.

— Идите, — приказал Шульгин.

— Если надоело, — передохнем. Хоть покурим, а то выслуживаешься, как тюремный надзиратель.

— Нет, — сказал Шульгин. Он поднял руку и поправил рюкзак. Натертые плечи затекли и ныли, будто их медленно сдавливали тиски. В голову полезла всякая чепуха — дом, диван, школа. Гора гимнастических матов в спортзале. Так ловко лежали они там друг на друге. Так хорошо было бы взгромоздиться теперь на них, чтобы поспать.

«Нужно уходить. И чем быстрее, тем лучше. Удержать их все равно не сумею. А так хоть золото спасу. Выстрелить в них я не смогу. Даже если бы точно знал, что они враги, никакого права не имею стрелять в людей. А они подчиняются, делают все, что ни прикажу! Трусы, наверно? Я бы на их месте хоть что-то предпринял, хоть как-то постарался освободиться. Например, сговорился бы кинуться в разные стороны, а потом…»

Вдруг две серые фигуры мгновенно распались, метнулись к нему, так что он не успел отбежать. Падая, Шульгин зацепился рюкзаком за ветку, и она хлестнула его по глазам. Это молчун сбил его с ног и наступил на кисть, в которой был пистолет.

— О-о, — простонал Шульгин. А молчун вырвал пистолет и ударил ногой в живот. И еще раз — в лицо.

— Щенок вонючий! Я те покажу водить под пистолетом. Еще не дорос, скотина, до этого… Проверь у него рюкзак, — приказал он коренастому.

Железные руки вытряхнули Шульгина из лямок — он будто куль ткнулся лицом в траву. Голова от удара гудела, живот свело судорогой от боли.

— Все правильно, золото!

— Три месяца следить и потом потерять этого сопляка здесь… Вмажь ему по ребрам.

Коренастый подскочил к Шульгину, и тупой нос сапога врезался в живот.

Шульгин потерял сознание. Некоторое время лежал неподвижно. Потом зашевелился, прижался горящим лицом к траве. На мгновенье показалось, что он остался один. И тут же расслышал:

— Спроси, если мы его не прикончили.

Шульгин закрыл глаза. Ему нужно было время, чтобы прийти в себя. Он еще не думал, не хотел думать, что все кончено.

В это время горячая рука забралась к нему под рубашку и легла на грудь, на сердце.

— Живой!

— Спроси: кому он рассказывал о тайнике?

— Эй, питерский, очнись… Ты слышь? Посвети, я посмотрю, может, притворяется? Тогда ухо отрежу.

Щелкнула кнопка. Ослепительный прожектор ударил Шульгина по глазам. Он зажмурился и отвернулся.

Коренастый стал закручивать волосы на пальцы.

— Больно-о, — простонал Шульгин.

— Ага, значит, порядок! Ну, кому говорил про соседа и про золото? Отцу? Говори, щенок.

— Не помню…

— Ясно. Лупи его! Возьми кол и отдубась хорошенько. Говори, гаденыш, иначе навеки останешься в лесу.

Теперь в пальцах коренастого, затрещало ухо. Шульгин почувствовал такой жар, будто к уху поднесли раскаленный утюг.

«Они же пытают меня», — то ли удивился, то ли спросил у самого себя Шульгин.

— Больно! — закричал он и перевернулся, чтобы избавиться от железных пальцев.

— Говори!

— Гады вы! Оставьте рюкзак и уходите, иначе пожалеете.

— Ах, шпана, еще угрожать? — Молчун ударил Шульгина фонариком по голове. Сказал коренастому: — От полудурка ничего не добьешься. Надо кончать с ним.

Единственное, что видел Шульгин, это бьющий в глаза луч электрического фонаря. Вокруг него расползлось черное пространство, скрывавшее врагов.

«Они убьют меня… убьют!..»

— Нет! — крикнул он. — Недалеко уйдете. Все равно вас схватят, как пауков… Трусы… Предатели…

— А ведь ты воистину дурак. Другой бы на твоем месте стал в ногах валяться, жизни просить. А ты, видать, идейный, за родину подыхаешь.

Молчун плотнее положил палец на курок.