Николай Попов - Абанер

Справа на поляне пилили Аксенок с маленькой Липой и высокой Фимой, подальше Женька с Раей и Настей, еще дальше белокурые сестры Ядренкины, очень похожие друг на друга и, как говорили ребята, «зарывные на работу».

Совсем не ладилось дело только у городской девчонки Лины Горошек. Тоненькими руками она держала топор за самый конец топорища и беспомощно тюкала по сучкам. Она и в лес явилась в бархатной курточке и в узенькой юбке.

— Принцесса-горошина! — фыркнул Сережа. — Топор не умеет держать.

Все не нравилось ему в этой девочке: и розовое лицо, будто с обложки на мыле, и золотистые волосы, которые вились возле ушей локонами. Голову городская держала высоко — конечно, зазнавалась.

— Шесть раз модница по сучку тюкнула и не отрубила!..

— Ничего не модница! — заступилась Клава. — Ей больше не в чем в лес идти Чем считать, подойди да покажи, как топор держать.

Пока они разговаривали, Чуплай приковылял к «принцессе», взял топор, стал рубить и сердито выговаривать. Сучья повалились, как трава под косой.

— Береги-ись! — раздавался откуда-то бас здоровяка Мирона. Слышался глухой шум и удар, от которого вздрогнула земля.

— Вот лесину повалили! — завидовал Валька. — Нам бы такую!

Немного погодя удар слышался в другом месте. Валька опять ахал и вскакивал на пенек, словно с пенька можно было что-нибудь увидеть сквозь чащу.

Аксенок держался по-хозяйски, распоряжался девушками и покрикивал. Когда он подбежал к Женьке закурить, высокая смуглая Фима, которую все звали «монашкой», обняла маленькую Липу за плечи, девушки сели на бревно. Рядом с Фимой Липа казалась малышкой и походила на ее дочь. Расчесывая Липины кудряшки, Фима запела высоким чистым голосом:

К голосу Фимы пристал альт Липы, будто два ручья слились в один, и стройная песня покатилась вдаль.

Валька воткнул топор, вытянулся на носках и запел вместе с девушками:

Песню подхватили сестры Ядренкины, отозвался бас Мирона, а про воробышка, который повадился летать на коноплю, пела вся группа, собравшись на поляну, и весь лес наполнился звонкими голосами.

Сильный голос Фимы выделялся, глаза блестели, ярким румянцем зарделись впалые щеки. Она крепче прижимала Липу и раскачивалась в такт песне.

— Правда, она монашкой была? — спросил Клаву Сережа.

— Правда.

— И в церкви пела?

— Может, и пела. Все монашки пели.

— А сколько ей лет?

— Говорила — двадцать шесть.

— Вот так тетенька! Меня чуть не вдвое старше!

У Клавы поднялись над носом сердитые морщинки.

— Бессовестный!.. Знал бы ты, как жилось Фиме. — Клава села на траву, обхватила колени руками и обиженно заговорила: — Она с малолетства у богатого мужика в работницах. Подросла, к ней хозяин начал приставать… И у нее был ребеночек. Вот ее и отдали в монастырь. А вы — тетенька, монашка!..

Сережа виновато мял в ладонях комок серы, которая липла к пальцам.

— Только ты про ребеночка никому не говори, — строго прибавила Клава. — Слышишь?

— Поды-майсь! — закричал Аксенок.

…Сережа пилил, а сам поглядывал в сторону. Какой-то необыкновенный куст рос невдалеке над оврагом. Утром куст казался черным, потом серым, а когда в овраг заглянуло солнце, листья стали розовыми, а те, что росли пониже, золотисто-желтыми, а еще ниже — пурпурно-красными. Еще никогда Сережа не видел такой игры красок. Розовый куст купался в солнечных лучах, и один за другим родились в нем новые переливы: светлые, желтые, золотые…

— Пилу гнешь, Сережа!

— Ты, посмотри, посмотри!

Клава тоже стала смотреть на куст, а Валька взобрался на березку.

— Это черемуха, ребята! Только она заколдованная! Сейчас оттуда вылетит Жар-птица. Чур-чур, рассыпься!

Когда объявили перерыв на обед, Сережа, Клава и Валька, не сговариваясь, побежали к черемухе. Они спустились в овраг, выбрались на другой берег и замерли в изумлении.

— Черемуха с летом прощается, вот и нарядилась так, — наконец сказала Клава. — Уснула, ни одним листом не шевелит.

Подростки осторожно отломили на память по веточке с розовыми листьями, вымыли руки в холодном роднике, а поднявшись наверх, снова оглянулись. Когда еще придется увидеть черемуху, одетую в такой убор!..

На поляне весело трещал костер, кипел ведерный чайник, вокруг него рассаживались лесорубы, развязывали сумки и узелки.