Юлия Кузнецова - Первая работа. Возвращение

– И на уроки не пойду больше…

– Это ты зря, Дана Андревна, ты умная должна быть, чтоб Розочку по заграницам возить. Всякие языки должна знать…

– Я ничего не помню! – захлёбывается слезами Дана. – Я не могу, слышишь? Не могу ничего знать! Понимаешь?! Нет? Никто! Никто меня не понимает!

Роза Васильевна снова пугается, да так, что её лицо становится бледным-бледным, ни кровинки!

– Я ж понимаю, Данушка, всё понимаю, милая, – бормочет она и гладит девочку по голове. – Кто, как не я, кто, как не я… И вот что я скажу тебе на всё это, сокровище ты моё. Не переживай! Не нужнó тебе всё это ученье! Вот совсем не нужнó. Девочке главное – что? Как думаешь, а?

– Не знаю…

– Хорошо выйти замуж, вот что! – торжествующе возвещает Роза Васильевна. – Вот на Розочку посмотри. Мужа не нашла богатого, батрачу вот, хотя сейчас бы на морях отдыхать и отдыхать! А всё почему? Некрасивая я!

– А я? – всхлипнула Дана.

– А ты у меня звезда! Пленительного счастья! Красивее и нету на свете Даночки моей! Вот мы тебе найдём мужа и заживём с тобой на полную катушку!

– А на уроки ходить не будем, – на всякий случай напоминает Дана.

– Нет, никогда!

– Ну правда, – улыбается Дана, – скажи честно? Они ведь скучные, Роз! Окружающий мир – скука зелёная.

– Да уж, – бормочет Роза Васильевна.

– Математика – скука!

– Это точно.

– Испанский – скука!

– Ага.

Я не выдержала. Толкнула дверь и воскликнула:

– Роза Васильевна!

Они вздрогнули обе, всем телом, словно были единым организмом, который сейчас переживал минуту жуткой опасности. Дана испуганно выставила ладони, словно защищаясь от моего окрика, как от солнечного света, а Роза Васильевна, напротив, неторопливо поднялась на ноги, и в её жестах и выражении лица было столько угрозы, что она напоминала носорога, который медленно разворачивался на просторах Африки, чтобы наброситься на врага.

– А что это вы, Марья Николаевна, орёте, как потерпевшая? – прищурилась она, отряхивая футболку и помогая подняться Дане.

– А то. – Я с трудом говорила, с трудом сдерживала ярость, душившую меня, как слишком тугой воротник.

Она загородила собой Дану – которая выглядывала из-за неё, как из-за снеговика, – скрестила руки на груди и выжидающе смотрела на меня, пожёвывая жвачку. Как же противна была мне эта женщина: и её полные, в каких-то красных точках руки, и запах фруктовой жвачки, и хрипловатый голос, и лоснящиеся чёрные рейтузы в обтяжку! Мне была неприятна каждая деталь и вся Роза Васильевна целиком. Кажется, никто никогда не вызывал у меня такого отвращения!

– Зачем вы говорите ребёнку… то есть моей ученице такие некорректные вещи?!

– А зачем учительница этой ученицы такие некорректные подслушивания под дверью делает? – в тон мне спросила Роза Васильевна, глядя на меня в упор.

– Да я не подслушивала, – смутилась я. – Так… так, случайно вышло.

– В моих фильмах тоже так всегда говорят, – заявила Роза Васильевна. – Когда подслушивают. Помнишь, Дана, в том фильме, где он подслушивает, как его отец собирается завещание изменить, и решает папашу пристукнуть, а тот, между прочим, в его пользу изменял!

– Да не помню я ничего, чего вы пристали все ко мне, «помню – не помню»! – выкрикнула Дана из-за её спины.

На секунду лицо Розы Васильевны смягчилось, потеряло прежнюю воинственность. Я воспользовалась этим, протянула к ней руки, зачем-то сложив ладони лодочкой, будто мы играли в «колечко».

– Роза Васильевна, – начала я, стараясь говорить искренне, от всей души. – Ну поймите, пожалуйста. Я её учу, учу. Повторяю. А вы ей: «Нет никакого смысла! Лучше замуж!» Как я буду ходить к вам, в чём смысл моей работы? Вы её обесцениваете! Вы Дану демотивируете!

Последнее слово было ошибкой. До него Роза Васильевна слушала меня спокойно, поглаживая Дану по голове. Стоило мне сказать последнее слово, её рука замерла на Данкиной макушке.

– А вы, Марья Николаевна, словами-то не разбрасывайтесь! – резко заявила она. – Мы, конечно, не такие учёные, как вы. Но Даночку любим и в обиду не дадим.

– Да я имела в виду…

– Знаем мы, что вы в виду имели. У вас к Даночке свой интерес. Особенный.

Она бросила красноречивый взгляд на тумбочку, где лежала банкнота.

Очередная волна ярости окатила меня с ног до головы. По спине пробежала неприятная дрожь.

– То есть, – я старалась говорить не сбиваясь, – вы считаете меня меркантильной и корыстолюбивой? Вам знакомы эти понятия, или они кажутся трансцендентными?