Анатолий Митяев - Тысяча четыреста восемнадцать дней [Рассказы о битвах и героях Великой Отечественной войны]

Гонюсь за приманкой. Черноносый камнем падает на меня. Из-за солнца я ошибся в определении расстояния, и немец на большой скорости сразу очутился так близко, что мой маневр оказался бы явно непригодным для решительного нападения. Сейчас им можно воспользоваться только для выхода из-под удара.

Атакующий прицеливается. Большая скорость, развитая на пикировании, мешает ему взять на мушку мой „як“. А что, если воспользоваться этим и продолжать разыгрывать „слабачка“? Враг будет введен в заблуждение, станет действовать менее осторожно. Тогда пусть сближается, важно не дать ему прицелиться. В критический момент он обязательно отвернет и, имея большую скорость, проскочит мимо меня. На этом его и можно будет подловить. Атака должна быть короткой, огонь — навскидку.

„Мессеры“ полностью предоставили меня во власть своего вожака, и, летя по прямой с повернутой назад головой, я впился глазами в черноносого истребителя. О пилотировании ничего не думаю. Все внимание — на врага. Диск бешено вращающегося винта „мессера“ блестит на солнце двумя горизонтальными линиями, похожими на шевелящиеся усы. Надвигаясь, они словно вынюхивают что-то… В эти секунды все движения противника лучше, пожалуй, чувствую, чем свои. Да иначе и нельзя: ведь стоит невпопад шелохнуть самолет — и я пропал. Вот летчик берет меня в прицел, я уклоняюсь, создавая боковое скольжение. Это вводит врага в заблуждение, он думает, что я, погнавшись за проскочившим вперед истребителем, ничего не вижу сзади.

Мгновение решит успех короткой схватки. Но это мгновение, когда тебе в затылок наводят пушки и пулеметы, кажется вечностью. В жилах стынет кровь, и секунды тянутся медленно. Только бы не прозевать, когда враг начнет отворот, на этом я его поймаю.

Фашист, не понимая, в чем дело, безуспешно ловит меня в прицел. Он так быстро сближается со мной, что вот-вот врежется. На миг становится жутко: а вдруг, увлекшись, действительно таранит? Нет, он не стреляет — значит, действует хладнокровно, а такой не допустит столкновения. На всякий случай я готов отскочить от таранного удара. Из-за ошибки врага нельзя погибать. От нетерпения рождается мысль: „Убрать газ, и „мессершмитт“ сразу обгонит меня. Но тогда потеряю нужную скорость и дам понять противнику, что вижу его, он уйдет резкой горкой“.

Черноносый, видимо не желая пугать меня стрельбой и убежденный в том, что я не вижу его, отваливает вправо, чтобы снова повторить атаку. Его машина с желтым, как у змеи, брюхом хорошо выделяется на голубом фоне.

Сколько пришлось ждать этого мгновения! Резкий доворот. Враг вчеканился в прицел. Очередь! И „мессершмитт“, пронизанный в упор, взрывается».

После гибели гитлеровского аса на Ворожейкина бросился другой «мессершмитт». Наш летчик подбил его. Тогда вражеские самолеты стали уходить к себе. Сражение кончилось.

Советские истребители ищут в небе врага.

Возвратившись на аэродром, летчики, как всегда, собрались, чтобы подвести итоги боя, разобрать действия каждого. Сергея Лазарева и Ивана Мори не было с ними. Один выпрыгнул с парашютом, другой упал с самолетом на территории, занятой противником. Дмитрий Аннин, несмотря на потерю крови, дотянул подбитый «як» до аэродрома.

Все жалели погибших товарищей. Разбирались, почему их сбили. Лазарев допустил простейшую ошибку: не имея нужной высоты, пытался уйти от атакующего «мессершмитта» пикированием. На выходе из пике, когда самолет как бы застывает в воздухе, он стал добычей для врага. Летчик был умелый, но усталость привела к такой ошибке и такому исходу. Трагичнее была гибель Мори, очень сильного и доброго человека. Он сбил одного «мессера», когда второй зашел ему в хвост. Иван Моря рассчитывал, что ведомый Чернышев защитит его. Чернышев и защитил бы, он уже прицелился во врага, нажал на кнопки спуска, но оружие не выстрелило. Как выяснилось на земле, перегорел предохранитель кнопочного управления стрельбой. И фашист сбил Морю.

Наши истребители уничтожили 10 самолетов врага и 2 подбили. 4 сбитых и 1 подбитый приходились на долю командира. А он не радовался. Все сокрушался, почему взял в полет уставшего Лазарева, ведь отказал ему вначале, но не настоял на своем. Еще командир упрекал себя в том, что недостаточно следил за ведомым. Ведомый ведь тоже нуждается в защите. Аннин просил товарищей не делать скидки на ранение и прямо говорить о его ошибках. Сам он считал, что зазевался, из-за этого гитлеровцы могли сбить и командира.