- Я не буду играть!.. - и выбежал из зала.
У Сергеевой чуть-чуть задрожала щека, озорные огни в глубине глаз потухли, и она натянула свой черный свитер на подбородок, будто внезапно озябла или хотела спрятаться. И тут уже легко можно было определить, что ей, наверно, больше тридцати лет.
- Не огорчайтесь! - быстро заговорил я. - Не огорчайтесь, пожалуйста! Я сейчас его догоню! И он будет играть Тома Сойера! Я его заставлю!
Сергеева печально улыбнулась.
- Нет, нет! Не надо… Я ведь знала, что ничего из этого не получится.
Я тогда не понял, к чему относятся ее слова, и еще горячей стал убеждать:
- Получится! Такой спектакль получится, что все со стульев попадают от восторга! Хотите, я Тома сыграю, а? Ведь меня в Москве все называли выдумщиком и фантазером. Значит, и я, может быть, подойду для этой роли… Вот проверьте! Хотите, я вам стихи прочитаю? Наизусть!
Тут же я с испугом подумал, что, если она согласится меня прослушать, я ничего, кроме стихов Тимки Лапина («Ах, детки, детки, детки! Сколотим табуретки!..»), наизусть прочитать не смогу. Но она словно вовсе забыла о моем существовании и как-то бесшумно и устало опустилась на стул.
Тогда я решил любой ценой вернуть Рыжика на сцену.
- Подождите, пожалуйста, - торопливо проговорил я. - Сейчас… сейчас я вернусь. Все будет хорошо. Вы увидите!
Она ничего мне не ответила, потому что думала о чем-то своем, а я пулей помчался по гулким и пустым этажам.
Рыжик стоял возле школы, за углом. Он, видно, поджидал меня.
- Вернись сейчас же! - громко приказал я ему.
Но он взглянул на меня такими злыми зелеными глазищами, что я сразу сбавил тон.
- Ну, почему ты так?.. Ведь она хотела помочь тебе… Чтобы ты сыграл Тома!
- Не нуждаюсь! - отчеканил Рыжик. - Все это было подстроено! Теперь-то я понимаю… Сколько раз у отца спрашивал: «Кто этот руководитель? Кто?» Он помалкивал. «Сюрприз!» - говорил. А пришел-то не руководитель, а ру-ко-во-ди-тель-ни-ца! Кто ее звал? Кто ее просил? Все нарочно подстроено! Все подстроено!..
- Ну вернись, Вовка!..
- Не вернусь! А ты иди, умасливай ее… Может, сам Тома сыграешь?
- Нет, я не сыграю. Просто не смогу! У меня нет таланта. А у тебя есть! И еще какой! Только ты один можешь сыграть. И ты не имеешь права срывать спектакль. Вот ребята узнают - что тогда будет? Ты же сам говорил, что «искусство требует жертв»! Вот и пожертвуй… Согласись! И что ты там с ней не поделил?
- Не твое дело!
Рыжик быстро зашагал по улице. А я пошел я другую сторону. Пройдя немного, я вспомнил, что обещал Сергеевой вернуться. Но ведь один, без Рыжика, я ей был вовсе не нужен, и поэтому я не стал возвращаться на четвертый этаж, в пустой школьный зал, а тихо побрел по улице с московским названием…
Я вовсе не хотел его подслушивать. Это получилось совершенно случайно. Просто я до того зачитался и сидел на своем любимом балконе так тихо, что мама совершенно забыла про мое существование. И вдруг я услышал в комнате мужской голос. Сперва я решил, что это Дима или папа, но потом разобрал, что голос другой… Это был Владимир Николаевич.
Я сидел за одной половиной балконной двери, которая была завешана газетами, папиными и мамиными халатами: полярный день все еще мешал нам спать по ночам. Так что мама и Владимир Николаевич меня не видели, хоть я был буквально рядом с ними. А вторая половина двери была открыта, и потому я слышал каждое слово. Правда, иногда мягкий голос Владимира Николаевича начинал звучать так тихо, что мне приходилось напрягать весь свой слух и чуть не всовывать голову в комнату. Но я слух напрягал, а в комнату все-таки не совался…
Сперва Владимир Николаевич тоже похвалил маму за уют. И голос его в ту минуту чем-то напоминал голос Рыжика, когда тот (помните?) с завистью сказал:
- Ую-утно у вас…
Потом Владимир Николаевич заметил, что будет очень хорошо, если мама с папой выберутся к нему в театр. Только не в ближайшие три дня («Эти спектакли лучше смотреть в Москве!»), а позже, когда пойдет какая-то малоизвестная пьеса, «открытая местным театром», как сказал Владимир Николаевич. В общем вначале не было ничего интересного.
Я даже собирался уже покинуть свое убежище, войти в комнату и поздороваться с Владимиром Николаевичем, но тут… Тут он сказал:
- У меня к вам есть одна большая… и очень необычная просьба.
- Пожалуйста! Я всегда рада!.. Если только смогу… - стала уверять мама.
И все-таки Владимир Николаевич не сразу высказал свою просьбу; он еще довольно долго, пока я у себя на балконе просто умирал от нетерпения, ходил по комнате (шаги его то приближались, то удалялись or балкона). Я, забывшись, чуть было не крикнул: «Скорее! Скорей выкладывайте свою просьбу! Мы всем «семейным квартетом» вам немедленно поможем!» Но я все-таки удержался и ничего не крикнул.
Читать дальше