Иван Бауков - Юность моего друга

Это было небольшое, но шумное и веселое село.

Не только леса и болота отгораживали людей от внешнего мира. Ближайшая железнодорожная станция находилась в семидесяти километрах от села. Большак с огромными березами по бокам тоже проходил далеко в стороне. Всякие вести доходили до Тростного с опозданием на трое, а то и на пятеро суток.

Весть о революции тоже пришла с опозданием, когда уже в районе твердо установились Советы.

Узнав о революции, мужики выбрали председателя сельского Совета, отобрали лишнюю землю у попа да у двух-трех кулаков, поделили всю землю поровну и занялись каждый своим хозяйством.

Андрею было шесть лет, когда мужики ходили по полям с деревянной саженью (три палки, сбитые наподобие циркуля). Мужики ходили с веселыми потными лицами и громко разговаривали. Повсюду только и слышалось: «Теперь заживем!»

Потом, Андрей помнит, пришел с фронта отец и сказал: «Ну, мать, вот и земля у нас. Теперь заживем!»

Сколько было пролито на эту землю пота и слез, пока она стала приносить урожай! С весны и до поздней осени, до заморозков все от мала до велика ухаживали за своими загонами, пахали, перепахивали, боронили, сеяли, пололи, убирали урожай, сгребали жнивье и готовили землю для будущей весны. Земля для крестьянина — источник всех бед и источник огромного человеческого счастья. Бед она приносила много, но зато какое счастье наполняло сердце крестьянина, когда он смотрел на дружные всходы, посеянные его собственными руками, когда он, мокрый от пота, шатающийся от усталости, но с сияющими счастливым светом глазами укладывал тяжелые снопы на телегу.

И вот эту, политую кровью и потом землю надо было сделать общей, смешать твой загон с моим, перепахать межи и сказать уже: не моя земля, а наша. Свести с своего двора на колхозный двор своих лошадей и коров, евших с твоих рук хлеб, понимающих тебя с полуслова.

Трудно было представить себе свой двор без шумного, пахнущего молоком, дыхания коровы, без похрустывания лошадьми душистого сена — без всех этих шорохов и вздохов, которые делают тебя гордым и счастливым.

А смогут ли там, в колхозе, люди, разные по физической силе, разные по характеру, разные по смекалке, быть одинаково счастливыми? Бог деревья не уравнял, а не только людей!..

И тысячи других вопросов, связанных со строительством новой жизни на селе, не давали покоя не одному только Петру Савельеву.

Когда-то Петр Савельев считался бедняком, голью перекатной. Семья у него была большая: три сына и четыре дочери. Но в годы нэпа он построил на краю села маленький сарай из шилевки, сложил горн, втащил наковальню — завел свою кузницу. С тех пор хозяйство его пошло в гору. А за два года до организации колхозов он выдал старшую дочь Груню замуж и женил сына Степана. Свадьбы он закатил такие, что все жители Тростного даже ахнули: вот что значит иметь собственную кузницу! И хотя после этих свадеб в амбарах не осталось ни зерна, а в карманах — ни полушки, это не смущало Петра Савельева: «Было бы здоровье, а хлеб будет! Зато и мы кое-кому нос утерли».

А нынче дело вон оно повернулось как! За эти свадьбы да за нежелание вступать в колхоз Петра Савельева чуть не раскулачили…

В колхоз Петр Савельев идти не хотел. Не хотел «гнуть спину на чужого дядю», как говорил он дома. «У нас десять человек (в таких случаях он считал Степана неотделенным), только двое нерабочих. А у Федора Романова на десять человек всего один работник…»

Свои слова Петр Савельев никогда не считал окончательным решением и всегда спрашивал совета у всей семьи. «Вы-то как думаете?» — говорил он в таких случаях. Но все в семье знали — будет так, как скажет отец, и потому всегда отвечали: «Как вы, так и мы».

Теперь, чтобы не попасть в списки «зажиточных», Петр Савельев вступил в кустарно-промысловую артель. Теперь кузница считалась как бы артельной, и Савельевым ниоткуда никакая беда не грозила. Но с тех пор, как прошло в селе раскулачивание, в доме Савельевых стало тихо.

Андрей и Груня на улицу почти не ходили. Тоня вообще была тихоней, и только красавица Нина не унывала и на вечеринках все так же задорно плясала свой любимый танец «Цыганочку», распевая новые частушки:

Начался 1930 год. К этому времени Андрей уже самостоятельно работал в кузнице и считался неплохим кузнецом.