Иван Бауков - Юность моего друга

Накинув на голову полушалок, плачущая Нинка метнулась из избы.

Суетня женщин и детей подле матери сделала избу тесной.

— Пусть чужие выйдут отсюда, — сказал уполномоченный.

Андрей Пименов, пришедший к Савельевым как понятой, в душе был на стороне Петра Савельева и ответил уполномоченному не без ехидства:

— А тут чужих нету, тута все евоные, все Петра Григорьевича.

Взглянув мельком на больную, уполномоченный принялся рассматривать избу. Из переднего угла, с божницы, с закопченных от времени икон, смотрели бледные лики святых, с печи, где продолжал плакать Юрик, свешивалась старая дерюга, из-под коника торчали гужи, вдоль стен тянулись лавки, стол занимал четверть избы, тщательно выскобленные ножом доски стола казались особенно тоскливыми и неуютными… У лежанки стоял ящик с метчиками и плашками: эти дорогие инструменты отец всегда на ночь приносил домой.

— А где сам хозяин? — спросил уполномоченный.

— Уехал в рик, — ответил Степан.

— Хитер, сука! — сквозь зубы процедил Самохин.

Степан сжал кулаки, но вовремя сдержался. Он только дико посмотрел в пустые глаза Самохина: впервые в своей жизни Степан слышал, чтобы так оскорбительно говорили при нем про его отца.

Трагическая обстановка, царившая в избе, видимо, поколебала уполномоченного, и он, ни к кому не обращаясь, спросил:

— Ну, что будем делать?

Самохин открыл двери в горницу и сказал оттуда:

— Описывать добро и скотину.

— Все-таки надо подождать дядю Петю, — выступая вперед, сказал Иван Васильевич Савельев и добавил: — Нас за это по головке не погладят…

Самохин вышел из горницы и не дал договорить Ивану Васильевичу:

— Ты хоть и партиец, а поступаешь, как подкулачник, кровь-то у вас одна, смотри как бы мы в ячейку не написали о тебе. Кому он дядя, а для нас он кулак, классовый враг, противник коллективизации, значит, злостный враг Советской власти…

Иван Васильевич возражать не стал и опустился молча на лавку.

В это время дверь распахнулась, и в избу вбежала запыхавшаяся Нинка.

— Сейчас придет батюшка, — проговорила она скороговоркой и, передохнув, добавила: — Дед Воробьев в старом амбаре удавился, что творится-то на том конце села… Прям конец света пришел, — заключила Нинка.

Сообщение Нинки о деде Воробьеве заставило всех замолчать.

— Царство ему небесное, кровопивцы, паралик вас расшиби, — произнесла Грушиха и начала усердно креститься.

Шаркая непомерно большими валенками, в избу вошел отец Дмитрий.

— Мир дому сему, — сказал он тихо и подошел к больной.

…Сообщение об удавленнике, упавшая в обморок Евдокия Савельева, приход священника, плачущие дети — все это, конечно, не могло не подействовать на уполномоченного, и, поднимаясь с лавки, он сказал:

— Оставим опись до другого, дня. Петр Савельев никуда от нас не уйдет.

Все послушно направились за ним к выходу. Только один Самохин в недоумении продолжал стоять посредине избы.

Небольшое, всего в семьдесят дворов, село Тростное окружено лесами и болотами. Все оно вытянулось в одну улицу вдоль проселочной дороги и делится на два конца: богатый и бедный. Богатый конец начинался от церкви и кончался воробьевской кузницей, что стояла у пруда в первом переулке. На богатом конце — три дома каменных и несколько добротно срубленных деревянных. На бедном — дома большей частью старые, вросшие по самые окна в землю. Весной и осенью здесь непролазная грязь. Зато около домов много сирени, а ветлы такие огромные, что соломенных крыш издали не видно. В праздники и свободные вечера мужики собирались у пожарного сарая, посреди села. У пожарного сарая летом проходили и сходки. Молодежь собиралась всегда на бедном конце села — под ветлами, у кустов сирени: в бедных домах было много девушек.

Леса и болота начинались прямо от огородов. Изба бабки Грушихи упиралась в большое болото Стырлушко. От гумна Савельевых начиналось болото Олех. В олешнике всегда водилось много уток, турухтанов, а на подступах к болоту гнездились чибисы. Их грустно-тревожный крик не затихал за гумном до самой молотьбы.

Пахотная земля была разбросана по пригоркам, между болотами. Земли было мало, да и та принадлежала богатым, и потому почти каждый житель села имел специальность бондаря или кузнеца, колесника или плотника. Многие на зиму уезжали на заработки в город, или, как говорили в селе, на путину.

Грамотных людей было мало, но то, что почти каждый житель побывал в городе, давало право селу называться «культурным». Жителей в нем — около четырехсот человек.