Андрей Зеленин - И снова про войну [Рассказы и повесть]

— Л-ладно, — ответил я и чакнул зубами — понял, что замерзаю.

На мне были только трусы да майка. Ноги — босиком. В общем, был я в том виде, в каком лёг спать. Лёг дома. В Перми. На четвёртом этаже панельной девятиэтажки. В нашей — с родителями и бабушкой — трёхкомнатной квартире. У нас ещё был кот. Сиамский.

Ни квартиры, ни родителей, ни бабушки, ни кота рядом не было. Были раненые.

Я не сразу сообразил, что зовут именно меня. Зовут из той повозки, от которой отбежала так неприветливо встретившая меня… наверное, всё-таки медсестра.

— Парнишка! — стонал из повозки раненый боец; второй, лежащий рядом с ним, молчал. — Парнишка!

— А? — встрепенулся я.

И боец счастливо выдохнул:

— Пить!

— Где? — спросил я, имея в виду воду.

Раненый понял.

— Тут, — прошептал он уже обессилено. — Во фляжке.

Фляжка — зелёная, побитая — солдатская лежала в повозке, в ногах у раненых. Я взял её, крутанул колпачок и замер. Моя мама — медик, среди родственников тоже имелись те, кто был причастен к такому святому делу. В общем, кое-что из медицины я знал. Поэтому и спросил у солдата, опять же имея в виду воду:

— А вам можно?

У раненого был забинтован практически весь корпус: от груди до ног. Если ранение в живот, вода может стать ядом.

— Нельзя… — с горечью простонал солдат.

— Я вам губы оботру, — тут же принял я решение и, не найдя в повозке подходящей тряпицы, рванул низ собственной майки — лентой.

Потрескавшимися губами солдат жадно хватал ткань — старался всосать в себя влагу И на какое-то время ему полегчало; стих безумный огонь в глазах.

Раненый смерил меня, насколько позволяло ему лежачее положение, взглядом — сверху вниз, затем обратно.

— Замёрз?

— Угу! — зубы снова клацнули, и я стиснул их.

— Мешок… из-под меня… достань, — попросил раненый, делая паузы; видно было, что слова причиняют ему страдания.

Солдатский сидор лежал у раненого под головой. Я осторожно, боясь причинить боль бойцу, вытянул мешок.

— Развяжи, — голос раненого дрожал. — Там второй комплект. Гимнастёрка там. Там… — гримаса боли обезобразила лицо солдата. — Себе возьми. Надень сразу.

Я надел. Всё, естественно, было велико: и штаны, и верхнее. Штаны, кстати, пришлось держать руками, иначе спадали. Выглядел я, наверняка, нелепо.

— Сапог нет, — выдохнул солдат. — Извини.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Ремень бы ещё — помолчав, вздохнул раненый. — Да нет. Бечёвку… Здесь глянь, — он шевельнул пальцами правой руки. — В повозке.

Я нашёл бечёвку — несколько кусков: два раза крутанул вокруг штанов, завязал на бантик. Так же обмотался и сверху — по гимнастёрке.

— Вот и хорошо, — сказал солдат и застонал, видно было, что боль схватила ещё сильнее. — Ты, парнишка… вот что… — Голос раненого сошёл на хрип. — Слушай. Вот что. Ты… Я, это… не выживу. Передай моим. В Кунгур. Мои там… рядом с вокзалом…

— Адрес давайте, — сказал я, вздрогнув от того, что услышал название знакомого города. — Я напишу.

Как напишу? На чём? Чем? Откуда? Куда? Дойдёт ли письмо? Я не понимал, до конца не осознавал происходящего, но солдату пообещал, нельзя было иначе:

— Я напишу! Давайте адрес. И кому написать, говорите.

— Жене… Деткам… — прохрипел солдат. — Кунгур… Там…

Потом я с ужасом смотрел, как он… молчал. Молчал. Глаза — неподвижные — смотрели прямо на меня.

Он не успел назвать адрес. Не успел назвать имя жены и свою фамилию. Он умер.

Он был рядом со мной, но его уже не было…

Рядом с умершим лежал другой солдат. С забинтованной головой. Ни глаз, ни волос, ни подбородка — всё обмотано бинтами. Видны были только обожжённый нос и рот — тёмное отверстие с выбитыми зубами.

Этот солдат дышал, но был без сознания.

Страх мой всё усиливался и, наконец, достиг апогея. Я не выдержал, развернулся и со всех ног кинулся прочь от повозки. Бежал, не разбирая дороги. Натыкался на кусты, стволы деревьев, на каких-то военных, один раз даже на орудие. Бежал, пока не свалился в какую-то яму.

Громкий русский мат вернул мне сознание.

Яма оказалась окопом. В окопе, сидя на корточках, дремал красноармеец. Я свалился на него — зашиб плечо. Мог бы и голову. Хотя вряд ли! Голову красноармейца солидно и надёжно прикрывала каска.

— Ты!.. Твою!.. — орал красноармеец, тряся меня за грудки.

Он уже стоял — голова возвышалась над бруствером [1] Бруствер — насыпь по краю окопа для защиты от пуль, осколков, для удобной стрельбы по противнику. .