Александр Маринов - Детский дом

— Я еще в Мурманске в первый класс ходил, — говорил он мне на переменке. — Да бросить пришлось. После в какой детдом ни попаду, снова в первый сажают. Все буквы скрозь подряд знаю, а вот складывать не наловчился.

Что до меня, то я давно «наловчился» и часто читал вслух сказки Пушкина, «Конька-горбунка» Ершова, забавный рассказ про Макса и Морица, какого-то Буша.

Слушателей всегда собиралось много, и непременно рядом со мной сидели Костя и Патлатый.

Все больше привыкал я к детскому дому, и душу все реже тревожила горечь. Мы с Костей довольно быстро стали своими в пестрой, подвижной и горластой толпе воспитанников. Жили мы, как все дети, одним днем, не раздумывая над прошедшим, не задумываясь о будущем. Никто из взрослых нас не обижал, кормили сносно, выдали теплую одежду.

Беда подкараулила меня на медосмотре, на который нас повели месяца два спустя. Брат прошел осмотр с младшими воспитанниками, я же попал в группу старших. Нас ввели в большую комнату. Здесь за столами, уставленными угрожающего вида стекляшками и трубками, сидели люди, одетые в белые халаты. Нам велели раздеться догола. Мы нерешительно переглядывались, стеснялись друг друга. Силька Патлатый, сверкнув глазами, шепотом сказал:

— Ша, огольцы! Не телешись. Нам хотят сделать уколы от бешенства.

Так вот почему нас сюда загнали?! Мы сбились в кучу, охваченные пьянящим духом неповиновения. Широким и решительным мужским шагом вошла заведующая детдомом — высокая седая женщина с красивыми крупными чертами лица. Она вспылила:

— Вы с ума сошли, ребята! Да как можно? Без медосмотра мы вас просто не имеем права у себя держать. Врачи к ним пришли, стараются, а они? Ну-ка, живо раздевайтесь!

— Сама раздевайся! — вызывающе буркнул Силька. — Не дадимся, и все! Будете нас иголками ширять? Придумали буржуи разные. Мы здоровые.

— Ах, вы так!

Заведующая вызвала дворника, истопника и приказала им раздеть нас насильно.

Если бы она только знала, чем это кончится! Мы с визгом и воплями бросились врассыпную, увертываясь от преследователей и отбиваясь от них чем попало. К ужасу врачей, в ход пошли банки, мензурки с их столов. Помню, я схватил колбу с темной жидкостью и запустил ею в истопника. В колбе оказалась зеленка, и она ядовитым пятном растеклась по его лицу и одежде. Мне удалось открыть дверь и вырваться наружу. Что ж, медосмотра я избежал.

Через несколько дней вместе с Силькой и еще несколькими ребятами меня повезли через весь город в какой-то дом. Много позднее я узнал, что это был институт педологии. Тут с нами совсем не церемонились: сразу же отняли всю одежду и взамен выдали длинные, до полу, рубахи и тапочки.

Назавтра я оказался в пустой и холодной комнате с паркетным полом перед человеком в белом халате. Пока он обмерял мою грудную клетку, руки и ноги, я изрядно продрог. Потом он долго измерял мою голову, что-то диктовал другому, сидевшему за столом, тот старательно записывал. Я был зол. Меня насильно привезли в этот мрачный дом, разлучили с братом, с друзьями, второй день держали взаперти и к тому же, хотя и не кололи иголками, но все-таки заставили «растелешиться». Поэтому, когда мне стали показывать картинки и попросили рассказать, что я думаю о них, я принялся упорно твердить одно и то же:

— Отвезите меня назад. Хочу к брату.

В конце концов меня признали трудновоспитуемым. Был зачислен в число дефективных и Силька — зачинщик «бунта» на улице Чехова. Комиссию поразило его буйство: Силька отчаянно отбивался ногами от служителей института, начавших его раздевать, кусался, вопил.

— Да он просто ненормальный! — с раздражением сказал мужчина в белом халате, который, судя по всему, был главным среди педологов.

Оказавшись все же нагишом, Силька сразу притих, а я с удивлением увидел на его шее простенький эмалированный крестик на заношенном гайтане.

— Его даже нечего осматривать, — брезгливо и устало сказал главный педолог. — Явная психическая неполноценность. Невероятная возбудимость.

Я тихонько спросил у Сильки:

— Ты не хотел, чтобы крестик увидали?

Глаза Сильки были полны слез. Он хмуро кивнул: — Бог, Санька, это обман. Батя мне про то не раз толковал. Понял? Ну, а я чего ношу? Матка надела. Ничего больше у меня домашнего не осталось. Гляну и вспомню. Ты только ребятам не трепанись. Лады?

— Как хочешь, — согласился я.

К вечеру второго дня мы с Патлатым уже знали свою дальнейшую судьбу: нас было решено отправить на Фонтанку, в детский дом для дефективных детей.