Владислав Крапивин - Ржавчина от старых якорей

Погода стояла чудесная, ни штормов ни дождей. Публика была веселая. Целый день распевала песни под гитару жизнерадостная компания одесских бродяг-туристов. Можно было плескаться в бассейне, загорать на шлюпочной палубе и неспешно сочинять сюжеты будущих рассказов.

А по вечерам я читал.

Экономя деньги, я купил билет в третий класс и готов был к неуюту, как в плацкартных тесных вагонах. Но здесь оказалась просторная восьмиместная каюта с обширными койками. Койка заслонялась от окружающих зеленой занавесью из тяжелой саржи. Получалось крохотное, но отдельное купе. С лампочкой. Даже с индивидуальной системой вентиляции. Это был расположенный в гнезде над изголовьем чугунный шар. Как старинная пушечная бомба среднего калибра. Не ядро, а именно бомба потому, что имелась трубка (вроде запальной). Из нее била струя солоноватого морского воздуха, который всасывали наверху громадные вентиляционные трубы. Можно было поворачивать шар, меняя направление струи, можно было краном регулировать ее напор.

Трубку на шаре окружали выпуклые готические буквы: «Adolf Hitler». Таково было прежнее название «России». Говорили, что в давние времена это океанское судно было личной яхтой фюрера.

Не смущаясь сомнительным идеологическим прошлым вентиляции, я настраивал ее как надо, включал ночник и доставал из-под подушки большой серый том – «Избранное» Паустовского. Книгу выпустило в прошлом году издательство «Московский рабочий». Там была новая повесть Константина Георгиевича – «Бросок на юг».

Я читал описания кавказских портовых городов и думал, что скоро окажусь в Батуми – в том фантастическом Батуме, который с толь живописно, со многими красками, запахами и пестрыми картинами тропической приморской жизни описал Паустовский. Конечно, я понимал, что за сорок лет город стал другим. И все же надеялся найти в нем что-то из того, что успел полюбить, читая повесть.

Скажу заранее, что я не ошибся. Я увидел живописный порт, восхитительные джунгли ботанического сада, южную густую зелень улиц, горячие от солнца белые здания, тесноту старых переулков. Здесь, в этих переулках, деревянные застекленные веранды вторых этажей нависали над каменными тротуарчиками и подпирались кривыми столбами. Смуглые девочки, играли на этих верандах, перебрасывая над мостовой, похожие на апельсины мячи. Иногда мячи падали между домами и резво прыгали по камням. Девочки поднимали крик, словно увидели под ногами стаю мышей. Мячи ловили такие же смуглые мальчишки и, подразнив девчонок, швыряли обратно. Иногда мяч попадал не в ладони девочке, а в стекло. Тогда раздавался серебряный звон, а мальчишек выдувало с улицы, как сухие семена кленов… Иногда мне представлялось, что я попал на окраину Стамбула.

На улицах пахло так, как я прочитал в книге. Крепким кофе, шашлыками, мандаринами, грязной водой гавани, какими-то портовыми грузами. А еще – незнакомыми цветами и листьями… И стояла прямо экваториальная жара.

На «России» я познакомился с невозмутимым белокурым латышом Альбертом и его решительной женой Ингой. Они были почти мои ровесники, чуть постарше. Мы договорились, что в Батуми постараемся поселиться вместе. Но за воротами порта Ингой и Альбертом завладела пестро одетая брюнетка с цыганскими серьгами. Она сулила супружеской паре удобства, сравнимые с теми, что в отелях Рио-де-Жанейро. И всего за два рубля в сутки.

– Ладно, идите, – сказал я. – После обеда встретимся. Только где?

Брюнетка сообщила, что встречаться лучше всего на набережной, у памятника. Это место известно всем.

Оставшись один, я стал оглядываться. Меня окликнули негромко:

– Что милый, небось, угол тебе нужен?

Я увидел грузную старую тетушку в светлом ситцевом платье, в стоптанных башмаках на босу ногу. Лицо было… да, какое-то знакомое. Привычное. Таких тетушек можно встретить на любой российской улице, в очереди любого продуктового магазина.

Я сказал, что угол мне, приезжему, конечно, нужен.

– Вот и ладно. Идем ко мне. Есть у меня каютка, в самый раз для одного. Рупь в день, как водится. А прописку я тебе враз оформлю. С пропиской-то бывает непросто, город пограничный, да у меня все пограничное начальство тут знакомое… А звать меня тетя Шура.

Жила она неподалеку, в приземистом белом домике, похожем на севастопольский. Мне отвела прохладную комнатушку с железной солдатской кроватью и голыми побеленными стенами. Сказала, что живет одна, что пора ей давно на пенсию, только не хочется. Работает прачкой на ближней погранзаставе. Денег ей, старухе, хватает, а постояльцев пускает она, чтобы не скучать одной. И не всяких, а кто при первом взгляде окажется по душе.