Валерий Попов - Похождения двух горемык

Никита спросил его: что уж такого особенного мы сделали?

— В туман... Лутонинскую луду пройти... не скажи!

— Какую луду?

— Ну — пороги... луда, по-речному.

— Да?! — удивились мы.

— Давай, — кивнул он, — за нашу баржу цепляйся! За перо руля!

Перебирая ладонями по нависающему боку баржи, мы медленно подтягивали катер к корме.

— Давай, ребята!.. — Он подмигнул и сипло захохотал.

Несколько смущенные таким успехом, мы поспешили скрыться за кормой баржи и пропустили носовой наш канат в кольцо на пере руля — огромном листе железа, на три метра выступающем над водой. И как раз вовремя: открыли выходные ворота шлюза, все суда стало разворачивать, мотать, и нас вполне бы могло расплющить.

— А как вообще цепляться за руль? Ничего? — спросил я.

— Так на руле специальный дизель стоит. Не рукой же... Думаю, нас и не почувствует.

Канат, провисший до воды, стал подниматься, потом нас дернуло, баржа двинулась! Продетый в баржу канат мы держали за два конца, и удерживать его становилось все тяжелее.

— Постой, — вдруг сказал Никита, — а может, мы боремся друг с другом? Ну-ка, ослабь!

Я приспустил свой конец, Никита — тоже, и все равно мы шли с той же скоростью!

— Старинная морская игра — перетягивание каната! — усмехнувшись, сказал Никита.

Мы затянули петлю и оставили канат. Мы плавно шли вслед за баржей. Мы выходили в широкое Нижне-Свирское водохранилище.

— Все! Глубокий сон! — сказал Никита.

Мы спустились в нагретую каюту, освещенную ярким оранжевым светом от занавесок. Согнувшись, я подошел к плите, зажег газ, стал готовить яичницу. Два яйца, шипя, растеклись по сковородке, третью скорлупу щелкнул я осторожно, и тут же выскользнул желток — кругленький, красноватый. Никита включил магнитофон, откинулся на левый боковой диванчик, довольно блестя глазами, разглядывая весь этот уют, который он создал. Потом он сделал четыре бутерброда с беконом, быстро съел свои два и со вздохом стал поправлять бекон на моем бутерброде.

— Бери уж! — сказал я, ставя яичницу...

...Проснулись мы, когда прошли уже второй, Верхнесвирский шлюз и выходили в Подпорожское водохранилище — широкий разлив, освещенный низким уже солнцем. Развязав наш замечательный узел, мы вытолкнулись из-под чугунного зада баржи и по широкой дуге помчались к водохранилищу, помахав рукой нашему другу в берете, который все так же стоял, облокотившись на борт буксира.

— Все! Ловим рыбу! — сказал Никита.

Став у красного бакена, мы вынесли на корму столик и сели ужинать, закинув перед этим в воду донки.

— Внизу донка, — сказал Никита. — Вверху — перистые облака, тема моей диссертации. Чудесно!

Я пил чай, иногда слегка подергивая грузило в глубине, и вдруг почувствовал, как леска сильно дернулась. Я стал быстро вытаскивать, радостно затаившись, не говоря Никите, но чувствуя: е-есть!..

— Подсачничек! — ликующе закричал я, увидев близко от поверхности огромный золотой бок леща.

Никита бросил свою донку, запутался в леске, схватил с крыши рубки подсачничек и, расправив его по течению, подвел и вытащил леща, такого огромного, что ручка подсачничка согнулась. И началось!

Сосредоточенное молчанье, сопение, потом вдруг ликующий крик:

— Подсачничек!..

То был один из счастливейших вечеров в моей жизни.

Потом мы на полной скорости пошли дальше. Нас интересовал Ивинский разлив; там, по слухам и по карте, никто не жил, и мы могли бы там стать единственными друзьями всей рыбы.

Катер, стуча, шел среди абсолютно ровных берегов. Я стоял в рубке и вдруг заметил, что со дна катера взлетает фонтан брызг, закидавший уже каплями, замутивший правое стекло рубки.

— Смотри-ка! — показал я Никите. — Душ!

— Та-ак! — сказал Никита. — Из удобств у нас на катере не хватало только душа!

— А почему это? — спросил я.

— Видно, шкив вращается, поднимает воду, брызгает.

— Выходит... есть вода?

Никита кивнул.

— Видно, после того, как долбанулись на Шереметевской отмели... стали немного протекать... Подвинься-ка, врубим помпу.

Ногой несколько раз, как заводят мотоцикл, он ударил по рычажку помпы. Помпа затрещала, из дыры в борту (выше ватерлинии) стала хлестать рывками толстая струя.

Помпа трещала долго, струя становилась тоньше, но не кончалась.

— Да... много поднабрали! — вздохнул Никита.

Мы плыли еще довольно долго, потом берега стали расходиться, стали уходить далеко в сторону пустынные бухты.

— Все! Давай сюда! — сказал Никита. — Ивинский разлив.