Татьяна Пономарева - Трудное время для попугаев [сборник litres]

– Чего ж не сказать? – отозвалась из кухни тетя Вера. – Раз уж так получается.

Сидя на диване, Устя напряглась, ожидая неприятного…

– Вот что… Приедешь домой, передашь отцу, ну, маме, конечно, тоже, что, мол, дядя Юра дает пять тысяч. Скоро не потребую, обустроитесь, потом отдадите… Ясно? Не забудь смотри!

– Ой, дядь Юр, да вы что? Как я могу забыть!..

– И пусть приезжает, не валяет дурака – все мы гордые. У меня тут кое-что можно будет достать, хоть он и сам по этой части, но мало ли! В общем, так: если он не передумал со своим Дерябино, деньги ждут. Не миллион, конечно, но… чем богаты.

– Спасибо, он жутко обрадуется, он боится, что тот дом продадут, нервничает из-за этого…

– А как у него, все болит желудок? – спросила из кухни тетя Вера. – Надо же провериться – вдруг язва, он и худой такой… У нас тут один тоже… все тянул, тянул…

– Разберутся, не маленькие! – прервал ее дядя Юра. – Один, другой… Мало ли у кого что, чего всех сравнивать. Жилистый человек – он, если хочешь знать, самый живучий! Да-а, жаль, Николай не приехал, помог бы мне с погребом. Расширить хочу, да и плохо я его сделал: сыро там, надо теперь основательно переделывать. Все спешка чертова! Я говорил: цемент не годится, барахло, а не цемент! – метнул он обличительный взгляд в сторону притихшей кухни. – А ты – скорей, быстрей, осень на носу! Вот тебе и «скорей-быстрей»… Я еще думаю, Валерка мне с глиной напортачил – не утрамбовал как надо, вот и ползет вода…

– Не надо было вообще с этим Валеркой связываться, пьянь пьянью! Руки трясутся, как в ознобе…

– Так, ну что же, где Катерина? Лапша остывает… Давай, Вер, разливай, пожалуй. Начнем потихоньку.

Устя сидела, оглушенная пятитысячной новостью, почти не вникая в легкую перепалку на подвальную тему. Она даже не знала, как теперь себя вести, наверное, по законам родственного этикета, следовало принять этакий радостно-приподнято-благодарный вид?.. Но ей было трудно с ходу овладеть должной торжественностью и застолбить на часок-другой соответствующую мимику. Все же отец за последнее время слишком часто выгуливал свою обиду на эту семью. И Устя не то чтоб согласилась в конце концов с ним, скорее, просто свыклась с теми нравственными претензиями, которые он, не имея под боком адресата, методично нанизывал на мамино долготерпение. Когда на улице холодно, а ты легко одет, как ни хорохорься, в какой-то момент продрогнешь… Теперь же, отчетливо видя всю неправоту отца, всю несусветность обвинений дяди Юры в жлобстве, она тем не менее не могла радоваться искренне, все еще придавленная инерцией недоверия.

– Ну чего, Усть, задумалась? – подмигнул ей дядя Юра. – Сама-то как смотришь на сельскую жизнь? После города трудно… Ничего, привыкнешь. Отцу передай: дядя Юра сказал, мол, пусть пока ничего не берет; шпунты, например, уже есть – хорошие, четырех дюймовые, утеплитель остался – так дам, нечего тратиться. А то эти тыщи у него как пчелки из улья – фьють, и нет! Пять тысяч в наше время…

– Вот именно, папочка!.. Ноги о них вытереть, нищим подать! Ты же у нас – богатенький Буратино… – Катька стояла на пороге, привалившись к дверному косяку.

– Обедать садись. Ждали-ждали тебя, – постаралась не услышать ее тетя Вера. – Виталька где? Господи, пока всех соберешь…

– Нет, серьезно, я что-то не понимаю вас. Вы же сами недавно говорили… Ты, пап, вот здесь стоял и говорил мамке: «Все, берем „жигуль“!» Ты же твердо сказал: «Берем! А то этим сколько ни давай, все без толку, как в пропасть, не отдадут никогда!» Чего ты смотришь на меня так? Я что – вру? Не говорил, да? А еще ты сказал…

– Кончай молоть чепуху! – стукнул по столу дядя Юра.

– Нет, почему же чепуху? Я просто повторяю твои слова. Могу еще напомнить, что кое у кого «кишка тонка» и про «штаны на веревке держатся», у меня хорошая память… А в ваш «жопарожец», эту ползучую мыльницу, я больше не сяду!..

– Та-ак! – сказал дядя Юра и швырнул на стол ложку.

А дальше… дальше Устя не знает, что там у них заварилось… Она вскочила из-за стола, хотела в дверь, но там все стояла Катька, и тогда она в каком-то затмении, автоматически, прямо с места… сиганула в раскрытое окно! Как классно она сиганула! Кажется, даже не сбив с подоконника ни одного цветочного горшка, беззвучно, полторы секунды полета – и свобода! Полторы секунды – и выдирание из глупого, непонятного сна, в котором радость не успела обрадовать, а зло не успело подкосить! Полторы секунды – и она, окутанная вольным, не пойманным ничьими стенами воздухом, бежит, чуть касаясь земли, полурастворяясь в своем беге, легко пропуская сквозь себя все встречное… Какие-то зовущие, но навсегда отставшие голоса – позади: за деревьями, заборами, кустами и гаражами, втянутые домом, привязанные им голоса, бессильные перед расстоянием. Дорога сначала немного в гору, а потом, как выдох облегчения, вниз – мимо бани, и лавочки, и трансформаторной будки, мимо старух с бидонами, мимо пепельной, парящей над болотными травами козы…