Алексей Логунов - Мой пшеничный сноп

— Ну не реви, не утонул же ведь… — уговаривал меня Шурик, выжимая брюки. — Здесь и воды-то — мне едва коленки закрывает… — И, видя, что я все никак не успокоюсь, продолжал: — Знаешь, как отец меня плавать учил? Бросил в речке на глубоком месте: греби, говорит, руками. И я поплыл. Честное слово!

— А вот твоя матроска плавать учится! — засмеялся Мишка.

Шурик машинально схватился за голову, и пальцы его утонули в мокрых волосах. Он совсем забыл про свою матроску, забыл ее снять, когда бросился за мной. Вон она, уже набухла и погрузилась в воду, торчит только краешек. И Шурик кинулся ее спасать. Мальчишек это развеселило, и они тоже попрыгали в воду. Даже я перестал реветь и улыбнулся. А потом я никак не мог понять, почему у Шурика дрожат губы, когда он вылез на берег, оторвал подкладку матроски и вынул размокший комок бумаги, отдаленно напоминавший треугольничек солдатского письма…

Как-то я напомнил Шурику о том случае. И он рассказал мне, что это действительно было письмо, единственное и последнее, которое еще на Смоленщину прислал им отец, балтийский матрос. Письмо было скупое и ласковое. Но Шурик иногда в одиночестве думал, что лучше бы уж и не было его. Сколько раз, придя домой, он заставал мать в слезах! А на коленях у нее обычно лежал этот заветный треугольничек. А потом, наплакавшись, она несколько дней не могла подняться с постели.

И куда только Шурик ни прятал это письмо — и в сундук, и между страницами книжек, — но мать его все равно находила. Вот тогда-то он и зашил его за подкладку матроски. Но никто в Ключевке об этом не знал.

В деревне у каждого есть прозвище. Было оно и у того нескладного мальчишки, о котором я хочу рассказать, — Волчонок или Волчок. Прозвище подходило к нему как нельзя лучше. Рос он молчаливым, диковатым. Играл почти всегда один, и скучно ему не было.

Прямо за их избой бежала речка. Речушка так себе, без названия даже. Все ее попросту так и называли — речка. А для Волчонка она была самым лучшим другом, кроме, конечно, Ивана Артемыча, отчима. Но о нем будет речь впереди.

На речке Волчонок пропадал целыми днями, особенно летом. Сидит где-нибудь на бережку, среди густой осоки, и смотрит на воду. Вот прямо по воде бежит на длинных ножках-ходулях продолговатый комар. У берега распустилась крупная, с небольшой вилок капусты, лилия, и точно такая же отражается под ней в воде. Рядом торчит треугольная мордочка зеленой лягушки. Ишь, лупоглазая… Волчонок обрывает головки ромашек, кидает в лягушку. Раз!.. Недолет. Еще раз — перелет. Раз! Цветок падает напротив треугольной мордочки. И вдруг всплеск — и цветка нету! Лягушка проглотила его. «Ах ты хитрюга, — думает мальчишка, — сидишь, добычу подстерегаешь. Ну сиди, сиди…»

Волчонок вспоминает про свой зверинец и отправляется посмотреть, всё ли там в порядке. Зверинец он сделал сам. На перекате, где речка совсем мелкая и из воды торчат темно-зеленые, замшелые камни, он огородил у берега небольшой участок, в шаг шириной. Между большими камнями насовал мелких, так что запруда стала похожей на частое сито и пропускала лишь воду. В запруду он пустил улитку, юркого черноспинного гольца, двух маленьких рачков, которых поймал под камнями, и пятнистого, поменьше мизинца, тритона. Живите вместе! Дно в зверинце чистое, песчаное, в углу растут несколько кустиков зеленой ряски. Своим «зверятам» он ловил комаров, приносил моченый горох и хлебные крошки, но еще ни разу не видел, как они едят.

Волчонок любил речку. И она, словно по секрету, как хорошему другу, открывала ему свои тайны. Он знал, где под берегом живут большие коричневые раки. К ним в норы нередко заплывали и голавли, и красноглазая плотва. Знал он также, где прячется в осоке маленький светлый родничок, выбегающий из-под плиты известняка. А однажды речка открыла ему такое, что он чуть не закричал от восторга. Это была небольшая пещера. На крутом берегу кто-то копал песок для хозяйственных нужд, вот она и образовалась. Со временем вход в пещеру зарос крапивой, конским щавелем, и она стала невидимой. Волчонок натаскал туда сена, вход понадежнее замаскировал ветками и стал часто играть там. Никто не мешал ему лежать здесь целыми часами, рассматривать какой-нибудь стебелек или следить за хлопотливым муравьем, заскочившим туда по своим неотложным делам.