Иван Василенко - Артемка

- У нас! А то где ж?..

- Правильно. Где ж таким артистам и проживать, как не у вас… Ну, а ты где проживаешь?

- На Камышанском.

- А номер?

- Номер восемнадцатый. А что, дяденька, понравилось? Он и не то умеет. Он с самим сатаной в огненном колесе крутится!

- Камышанский, восемнадцать, - будто про себя повторил мужчина. - Как бы не забыть… И пошел далее.

Прошло не больше недели, а артисты уже полностью сжились со своими куклами. Спрятавшись за ширму, Кубышка менял голос с такой непринужденностью, будто в нем жили души всех этих кукол. Ляся с раннего детства танцевала перед публикой; к тому, что на нее устремлены сотни глаз, она привыкла. Но только теперь научилась она без робости говорить перед зрителями. Иногда Кубышка, чувствуя за своей ширмой настроение толпы, экспромтом бросал новую реплику, и Ляся почти всегда находила удачный ответ на нее. «Музыкантша! - кричал Петрушка. - Почему зрители молчат?» - «Сытно покушали, ко сну клонит», - с лукавством в голосе отвечала девушка. И люди, для которых даже картошка давно уже стала праздничным блюдом, откликались на эту горькую шутку невеселым смехом.

Домой кукольники возвращались на закате солнца, усталые, голодные.

Несмотря на живой интерес, который вызывали у людей представления, Кубышка не был уверен, то ли он делает, что требует сейчас совесть от каждого честного артиста. Годами выступая в цирке, клоун стрелял своими шутками по взяточничеству царских чиновников, произволу полиции, казнокрадству сановников. А куда направить сейчас свои стрелы, когда все перепуталось, когда добровольцы рвутся в бой за «Русь святую», петлюровцы - за «самостийну Украину», казаки - за «Всевеликое войско Донское», а миллионы рабочих, которым и самим-то есть нечего, льют свою кровь за счастье всего человечества?!

Неспокойно было на душе и у Ляси. Оторванная от цирка, где она с детства привыкла к блеску и ярким краскам, к смелости и ловкости товарищей по арене, к особенной, только цирку присущей музыке, она часто скучала.

- Устала, Лясенька? - участливо спрашивает Кубышка, втаскивая в комнату ширму и сундучок с куклами. - Трудная наша работа - целый день на ногах!

Ляся отвечает не сразу. Она садится на топчан и, будто к чему-то прислушиваясь, раздумчиво говорит!

- Не потому, что на ногах… Помнишь, папка, «Щелкунчика»? Там тоже куклы, но там ритм, а при ритме никогда не устанешь.

- «Ритм»!.. - вздохнул Кубышка. Пол в комнате дрогнул, звякнули в окнах стекла. - Вот он, нынешний ритм! - с горечью усмехнулся артист. - Английские инструкторы учат русских офицеров, как расстреливать из английских танков русских рабочих… Давай, дочка, под этот ритм закусим чем бог послал. Что там у тебя в кошелке? Ну-ка, посмотрим. Полселедки, кукурузный кочан, арбуз… Роскошная жизнь!

Они сели к столу и под раскаты орудийной пальбы, доносившейся из степи, поужинали. Пили даже «чай», настоенный на каких-то сушеных листьях и ягодах.

- Роскошная жизнь! - повторил Кубышка, опуская в свою и Лясину глиняные чашки крошечные кристаллики сахарина.

Бу-ум!.. - как бы в подтверждение донеслось до них. После ужина Кубышка зажег фитилек, высунувшийся из флакончика с постным маслом, и принялся подновлять своих кукол. Они лежали на столе все вместе, спутав свои одежды и волосы, но даже в этом сумеречном свете было видно, что каждая из них упрямо сохраняет свое выражение лица: Петрушка - задиристое, Капрал тупо-начальственное, Благоразумный - надменно-презрительное. «Нет, - думал Кубышка, - таких не помиришь, такие даже в сундучке передерутся».

Света коптилки хватало только для стола. Ляся лежала почти в полной темноте и, обхватив руками голову, закрыв глаза, грезила. В какой уже раз она так уходила от грубости жизни в волшебный мир сказки!

Когда Лясе было только двенадцать лет, Кубышка в поисках ангажемента поехал с ней в Москву, и там маленькая цирковая артистка впервые увидела балет. Она сидела с отцом где-то под самым потолком огромного круглого зала, подавленная его тяжелой роскошью: малиновый бархат портьер, тусклая позолота лож, радужное сверкание тысяч хрустальных подвесок на люстрах, - что в сравнении с этим мишурный блеск цирка! Но вот послышалась музыка, и в душе Ляси все затрепетало от предчувствия волшебной красоты, которая войдет сейчас в этот притихший и погрузившийся в сумрак зал. Странная была эта музыка, совсем не такая, какую приходилось Лясе слышать до сих пор, странная и прекрасная: в ней будто что-то искрилось, переливалось, нежно звенело, как звенят бьющиеся льдинки, и Лясе казалось, что все эти скрипки, арфа, флейты и кларнеты силятся что-то рассказать - и не могут, и просят, и умоляют кого-то прийти к ним на помощь, чтобы вместе поведать людям о самом прекрасном, что есть в мире.