Лидия Либединская - Воробьевы горы

А мадам Прево продолжала:

– Нет, нет, без господ никак нельзя. Когда революция, нет хлеба, угля, мыла. Женщины целые ночи стояли в очередях, ожидая хлеба. На улицах всех хватали. Моего мужа чуть не повесили на фонаре…

«Как же так? – думал Шушка. – Не было хлеба… А у богатых он есть? Если бы они сами отдали все, не было бы этих мучений. Но они не хотели отдавать. Потому бедные и решили отнять у них силой… И я бы отнял, если бы мне не давали…»

– А потом мы уехали в Россию, здесь покойно, здесь царь. Откуда у вас такие грешные мысли, мой маленький?

– А что вы в России стали делать? – заинтересованно спросил Шушка.

Он не понимал, как можно было уехать из Франции, когда там совершались такие замечательные дела.

– Жила при детях у барина в Тверской губернии. Господин хороший был человек, только шутник. Он рассказывал мне, что у него в саду много медведей. Раз я пошла через сад, гляжу, идет медведь престрашущий! Ох, я упала в обморок, а муж мой чуть не застрелил медведя. А это и не медведь вовсе оказался. Это барин велел своему камердинеру шубу шерстью навыворот надеть, чтобы людей попугать. Шутник был, уж какой шутник! – И Лизавета Ивановна весело смеялась.

Но Шушке почему-то не было смешно.

«И няня Вера Артамоновна говорит, что без господ нельзя, и Василий, и мадам Прево. А почему нельзя? Кто так устроил?» – думал он.

Настал долгожданный день. С утра в доме все пришло в волнение. Шушка чувствовал, как от страха у него заходится сердце, хотя ему бояться было нечего: его ни делить, ни продавать никто не собирался. Он решил обязательно поглядеть на страшного дядюшку.

Часа за два до появления Александра Алексеевича приехал старший племянник Яковлевых – Дмитрий Павлович Голохвастов. Братья просили его присутствовать при встрече. Иван Алексеевич пригласил также Андрея Ивановича Ключарева, доброго толстого чиновника, который заведовал делами всех Яковлевых.

Ждали молча. Вдруг в напряженной тишине раздался показавшийся всем неестественным голос лакея:

– Братец изволили пожаловать.

– Проси, – заметно волнуясь, сказал сенатор.

Иван Алексеевич захватил из табакерки побольше табаку и затянулся глубоко и сильно. Дмитрий Павлович поправил галстук, Ключарев поперхнулся и закашлялся. Шушке приказано было идти наверх, в детскую, но он только тихо вышел за дверь и притаился, чувствуя, как озноб пробирает его тело. В полуоткрытую дверь он увидел дядюшку. Александр Алексеевич двигался медленно и нес перед собою на вытянутых руках тяжелый образ – так носят иконы на свадьбах или похоронах. Иван Алексеевич и сенатор поднялись навстречу брату. И тогда Александр Алексеевич заговорил протяжно, в нос:

– Этим образом благословил меня перед смертью своей наш родитель, поручая мне и покойному брату Петру печься об вас и быть вашим отцом в замену его… Если бы покойный родитель наш знал ваше поведение против старшего брата…

– Но, мой дорогой брат, – своим бесстрастным голосом заметил Иван Алексеевич, – лучше было бы забыть эти тяжелые напоминания, лучше для вас да и для нас.

– Как?! Что?! – не своим голосом закричал благочестивый братец и так швырнул образ, что зазвенели серебряные ризы.

Тут и сенатор не выдержал, закричал громко и страшно. Шушка со всех ног кинулся наверх, прислуга попряталась. Что было дальше, Шушка не знал. Раздел состоялся.

Ивану Алексеевичу досталось именье Васильевское с деревнями, сенатору – Новоселье с Уходовом, Александру Алексеевичу – Перхушково под Москвой.

Лев Алексеевич тут же стал подыскивать себе дом, чтобы разъехаться с братом. Иван Алексеевич тоже решил купить особняк в Старо-Конюшенном и за лето отделать его. Весной, и как можно раньше, решено было ехать в Васильевское.

Иван Алексеевич, боясь простуды, сына зимой из дому не выпускал. Разве что иногда разрешал прокатить в карете. Но Шушка не любил эти прогулки. Укутанный по приказанию отца шалями и платками, он задыхался. Двигаться не разрешали – не дай бог, вспотеет. Сиди, как ватный болванчик, не смея двинуть ни рукой, ни ногой.

То ли оттого, что Шушка почти не бывал на воздухе, то ли еще почему, но он стал плохо спать. По вечерам долго не мог заснуть, ворочался в постели, слушая добродушную воркотню Веры Артамоновны и Лизаветы Ивановны, их старческие шаркающие шаги.

Потом в доме все стихало, засыпало, а он не спал, и ему казалось, что на всей земле не спит только он один. Это было страшно.