Владимир Алеников - Приключения Петрова и Васечкина, обыкновенные и невероятные

Я вам скажу, звон по чердаку пошел кошмарный — то ли от лохани, то ли от васечкинской головы — не знаю, только до сих пор в ушах звенит. А тут еще Васечкин как заорет: «Вот она, нашел!» И вправду, висит она на гвозде и вроде бы снять ее раз плюнуть, а только когда глаза у нас уже совсем к темноте привыкли, мы увидели, что лохань к столбу, на котором висела, толстыми цепями прикручена, а цепи-то на замке… Надо же! Вот невезение, думаю, зря мы на этот чертов чердак тащились. Что же теперь-то делать? Вижу, и Васечкин задумался. А чтобы удобнее было думать, он на край этой висящей лохани уселся.

Думал-думал, очень долго думал. Я даже стоять устал и тоже рядом с ним пристроился. И тут гвоздь, на котором эта лохань висела, не выдержал, вылетел, и мы вместе с ней, то есть с лоханью этой проклятущей, па пол рухнули. А сверху на нас еще цепи упали. Полежали мы, полежали и начали от этих цепей освобождаться, как от змей — сыновья Лаокоона, про которого нам Игорь Яковлевич на уроке истории рассказывал.

Сколько это продолжалось, не знаю, только, в конце концов, освободились. И тут видим, что вместе с лоханью мы и замок сорвали, так что ничего ее уже не держит. Очень мы с Васечкиным обрадовались. И поволокли, значит, эту проклятую лохань к слуховому окну.

Как мы ее туда протискивали, как спускали вниз по лестнице — это, как моя бабушка говорит, нужно отдельно рассказывать. Одно скажу: не было такого угла, о который бы мы эту лохань не стукнули. До сих пор в голове звон стоит.

Ну хорошо, с лестницы мы ее с грехом пополам спустили, а дальше-то как нести? Давай, говорю, волоком потащим. Попробовали. Такой шум начался, что изо всех окон соседи повысовывались.

А Васечкин на меня набросился. «Ты чего шумишь, — кричит, — хочешь, чтобы тетя Паша нас застукала?» С ума сошел, говорю, вовсе у меня нет такого желания. «А раз нет, говорит, тогда давай ее по-другому нести». Как это по-другому? — спрашиваю. «Да так, говорит, на головах понесем, это, говорит, даже полезно, в Африке все на головах носят, поэтому у них и осанка стройная, а ты, Петров, все время сутулишься». Ладно, ладно, говорю, ты на себя посмотри.

Короче, залезли мы под эту чертову лохань и понесли. Не знаю, как насчет осанки, в смысле помогает ли тут ношение лоханей на голове, но только при таком способе переноса совсем ничего не видно, разве только то, что под ногами. А сзади еще и Васечкин напирает, прет себе и прет, даже под ноги не смотрит, на меня надеется. Почему-то у нас всегда так — он придумывает, а я отдуваюсь.

Одним словом, когда мы шли, только и слышно было: «Бум! Бах! Дзынь! Ой-ей-ей!» Пока мы эту громыхающую лохань до нашего парадного донесли, я уже к этим столкновениям настолько привык, что, когда мы поднимались по лестнице и опять во что-то «резались, я уже ничуть не удивился.

Начал я это что-то обходить — не получается. Выглянул я тогда из-под лохани, огляделся и чуть из рук ее не выпустил! Во-первых, Васечкина сзади уже не было, а, во-вторых, передо мной стояла сама тетя Паша собственной персоной, да еще со шваброй в руках. Ну, все, думаю, конец. А тетя Паша вдруг таким ласковым голосом и говорит: „А не почините ли вы мне, ребятки, швабру?“ Ага, говорю» конечно. С превеликим, говорю, удовольствием. Кладите, говорю, ее сверху на лохань!

В общем, допер я эту несчастную лохань вместе со шваброй до своего 6-го этажа. Только я ее с себя снял, как вдруг слышу, лифт заработал. Двери у него открываются, и выходит оттуда как ни в чем не бывало… Васечкин. «Как самочувствие?» — спрашивает. Ну, я ему и ответил, что у меня-то самочувствие хорошее, а за его самочувствие я сейчас не ручаюсь. А он так это невозмутимо смотрит на меня, как только он умеет, и говорит: «Ладно, ладно, ты, вообще-то, Петров, молоток: и тетю Пашу не испугался, а самое главное, швабру раздобыл!» А швабра-то, спрашиваю, здесь при чем? А он: «Мы из нее мачту сделаем, вот при чем!»

Так, между прочим, и сделали, как он сказал: из швабры — мачту, из простыни — парус, а еще Васечкин где-то

зонтик раздобыл, знаете, такой автоматический: нажмешь на кнопку, и он сам тут же раскрывается.

А зонтик, спрашиваю, зачем? «Ну, как ты не понимаешь, говорит, ты у взрослых яхт спереди парус видел?» Видел, говорю, он «спинакер» называется. Тут Васечкин как захохочет. «Чего ржешь?» — спрашиваю. А он говорит: «Взрослые эти меня прямо удивляют, вечно у них все наоборот, парус спереди, а называется „спинакер“! Наш парус будет называться „грудякер“!» Ладно, говорю, как ни называй, а толку-то… «Как это что толку, говорит, у яхтсменов такого паруса и в помине нет, а у нас есть, значит, у нас преимущество…»