Жиль Пари - Я хотел убить небо [Автобиография Кабачка]

– Дюгомье, рот закрой, а то муха залетит, – сказал Реймон полицейскому. – Лучше сходи принеси мне кофе.

А потом он повернулся ко мне:

– Ну вот, малыш, я поговорил с судьёй и сейчас отвезу тебя в приют рядом с Фонтенбло, там есть для тебя место, а с судьёй ты увидишься позже.

– Что такое приют?

– Большой дом, там целый воз детей и воспитателей, которые будут о тебе заботиться.

– Кто такие питатели?

– Питатели? – растерянно переспросил он.

– Ты сказал: «Там воз детей и воз питателей».

– Воспитатели. Это такие люди, которые занимаются образованием детей.

– А эти питатели бьют по заднице?

– Нет, и никогда не кричат – если, конечно, ты не выведешь их из себя, но ты не похож на несносного ребёнка, малыш.

У меня в горле опять стало щекотно, но я проглотил слёзы.

Я сидел на стуле и болтал ногами, а в руках у меня был пластмассовый стаканчик, ещё горячий, и мне нравилось чувствовать пальцами его тепло и слушать голос этого великана, который сидел передо мной верхом на стуле.

Он не очень хорошо побрился, у него было много волосков на шее и ещё немного торчало из ушей. У него вспотели лоб и подмышки, верхняя губа тоже была мокрая, некоторые капельки пота с губы он глотал и сам этого не замечал.

– А ты останешься со мной в большом доме? – тихо спросил я.

– Нет, Икар, я не могу.

– И когда мы туда поедем?

– Прямо сейчас, – ответил Реймон и встал со стула.

Он позвал Дюгомье, который давно смотрел на нас из соседнего кабинета…

– Займись делом Мерлена, я буду к вечеру.

Дюгомье спросил, может, я хочу ещё шоколада, и я сказал: «Да, хочу», но Реймон сказал: «Не время», и тогда я заплакал, и Реймон пошёл за шоколадом.

Я пил маленькими глотками пополам со слезами, которые капали в стакан, а потом мы уехали.

На шоссе Реймон включил радио, там пела Селин Дион, и я вспомнил, что мама поёт эту песню, когда ставит в воду полевые цветы. У меня заурчало в животе, и я сказал:

– Хочу есть.

Мы заехали в «Макдоналдс», я взял себе чизбургер и колу, и Реймон – то же самое.

– Не волнуйся, малыш, всё наладится, – сказал он.

Я рыгнул, потому что так бывает, когда пьёшь колу, и добрый полицейский засмеялся.

– Знаешь, зови меня Кабачком. Я тебе с самого начала сказал, но ты не услышал. Икаром меня называет только учительница, и иногда я даже не сразу отзываюсь, потому что думаю, что это она говорит кому-то другому.

– Кабачком тебя называла мама?

– Да, и все мои друзья.

Мы снова поехали по шоссе, и я смотрел в окно на деревья и дома, а Реймон вглядывался в маленькие зеркала и обгонял машины, которые ехали ещё медленнее, чем мы, а потом машина полицейского свернула с большой дороги, и дальше мы поехали по узким дорожкам.

Потом был мост, и я увидел реку, Реймон снизил скорость и сказал:

– Уже недалеко.

Я посмотрел на серую воду, и почти сразу он сказал:

– Приехали, малыш. Ничего себе домишко! Будешь здесь как сыр в масле!

И он вышел из машины с моим чемоданом, а я остался сидеть внутри, потому что не хотел быть как сыр в масле.

Домишко оказался настоящим замком, как в кино.

Нам навстречу спустилась по лестнице женщина с седыми волосами и в красном платье. Она разговаривала с полицейским, который держал в руках мой чемодан, и они оба смотрели на меня, а потом подошли к машине.

Женщина в красном нагнулась, заглянула в окно, улыбнулась и сказала: «Пойдём, Икар, я покажу тебе твой новый дом», и тогда я отстегнул ремень, вышел из машины и стал смотреть на камешки под ногами.

– Меня зовут мадам Пампино, – представилась женщина с седыми волосами. – Но ты можешь называть меня Женевьевой.

Я не пошевелился.

Я услышал низкий голос Реймона: «Поздоровайся с мадам, Кабачок», и тогда я поздоровался с камешками на тропинке и подумал: «Как глупо, что все просят меня называть их по имени, мы ведь даже не знакомы».

– Ну что ж, я поеду, – сказал полицейский. – У меня есть ещё и другие дела.

Он поставил чемодан на ступеньки и приподнял мне голову за подбородок, чтобы увидеть моё лицо.

– Веди себя хорошо, дорогой Кабачок, – сказал он и снова погладил меня по волосам.

На этот раз я не отодвигался, я сказал: «Не уезжай, Реймон», взял его большую руку и прижался к ней щекой.

– Я скоро приеду тебя навестить, малыш. – Полицейский оторвал ладонь от моего лица и спрятал руку в карман, как будто хотел увезти с собой моё тепло.

Потом он поцеловал меня в лоб, разогнулся, сказал: «Прямо беда все эти истории», – и сел в машину.