Наталья Барышникова - Фрэдина-вредина

Он настолько разграбленный, что я его боюсь. Но сегодня, наконец, не одна, а с Фрэдом. И пусть себе гуляют по нему злодеи всякого толка, я-то не одна. Со мной ничего не случится, и этим я не причиню домашним никакого беспокойства. А пусть мой малыш познакомится с тем, за что мне непонятно почему грустно.

Мы прошли парк поперек и, взглянув с обрыва в печальные волны моей Волги, двинулись домой. Говорят, что она самая полноводная. Я, конечно, других рек видела мало, но они, по-моему, просто ручьи, а Волга — просто река. Хорошо, что никакие другие собачники со своими матерыми не встретились, что ни наркоманы, ни алкаши не подтянулись в позолоченные осенью дебри. И еще славно, что тревожные вороны, с отяжелевшими после дождя одеждами, парили рядышком, но речь вели о какой-то своей «войне» и особо не напрягали ни меня, ни Фрэда.

Уже виделся конец аллейки, выходящей из парка в жилой сектор, как вдруг неожиданно справа послышался полуженский-полумужской зов:

— Вика!

Мое сердце куда-то рухнуло. Голова сама по себе завертелась по сторонам. «Кто это? Кто это? Кто меня здесь знает?» — бешено забормотало во мне.

— Викуля, тебе родители разрешают так поздно гулять?

Я узнала учительский тон и начала лихорадочно в рассеивающемся ужасе прикидывать, чей это тембр. Уже смеркалось, и бежевый свитер среди серо-коричневых стволов вязов я разглядела не сразу. Сначала увидела огонек от сигареты, а потом, когда он скользнул к земле и был прихлопнут достаточно изящным сереньким башмаком, я узнала его носительницу. Наша училка по физре Маргарита Андреевна привстала с корточек и широкими шагами бывшей футболистки сборной города зашагала ко мне.

Я почувствовала себя неуютно, и Фрэд очень некстати начал облаивать ее. Нужно было сделать вид, что я не поняла, что она курит. Еще нужно было мгновенно настроиться на общение с ней. Мама все время повторяет, что именно так должны вести себя со старшими воспитанные люди. А куда занесет Марго, одному богу известно. Но я скомандовала собаке: «Свои», подтянула его поближе и дождалась, пока физручка из зарослей выйдет на дорогу и подойдет ко мне.

— Здрасьте! Вы меня немножко испугали. Я думала, что мы сегодня с Фрэдом одни такие бродячие в парке… — я говорила, а Марго, склонившись к щенку, что-то нашептывала ему, совсем не слушая меня.

Он протягивал ей поочередно то левую, то правую лапу. Клякса в сумерках не проглядывалась. Она благодарно укладывала приветливые подушечки с коготками в свои ласковые ладошки и прижимала к тому месту, где у людей бывает сердце. Странно как-то она себя вела с незнакомой собакой. Впрочем, и со мной, малознакомой — просто ученицей, она заговорила не очень уж так, как принято.

— Скоро и я заведу себе что-нибудь подобное, — шепнула она в пространство и добавила, уже обращаясь ко мне: — Ничего, если я тебя провожу?

Уже почти совсем стемнело, и я даже сначала обрадовалась. Но потом мрачная фигура Маргариты Андреевны начала меня напрягать, какая-то тревога заставляла меня ускорить шаг, но минут через пять, так же неожиданно, как настигла, преследовательница остановилась. Вкрадчиво по-женски и одновременно диктаторски по-мужски протянула:

— По-ка. Тебе пря-мо, а мне напра-во.

— Спокойной ночи, — с облегчением пробормотала я и улыбнулась.

А удаляющаяся полуженская-полумужская фигура в полуобороте пожелала:

— И тебе того же.

Перед сном мы всей семьей пили чай с колбасными бутербродами. Мне казалось, что все были счастливы. Ведь каждый, не жмотясь, протянул Фрэду по половине собственного ужина. Не сговариваясь и не возводя простенький жест ни в подвиг, ни в жертву. Папа при этом читал, брат в наушниках слушал любимых «Иванушек Интернейшенл», мама суетилась с ножом, колбасой и хлебом, а я жевала, прихлебывала и полусонно переваривала информацию самого крутого дня в моей жизни.

Если утро вечера мудренее, то год, по аналогии, интересней дня. Об этом я подумала накануне годовщины жития Фрэда в нашем доме. И вот почему.

Такие проблемы, как ежедневные щенячьи кучки, пережеванное в доме все, что можно и что нельзя, прежде конечно же никак не могли меня коснуться. А тут свалились на мою неискушенную голову в полный рост. Фрэд со своим младенческим бедокурством стал лакмусовой бумажкой, с помощью которой проявлялась настоящность каждого из домочадцев.

Начнем с противного. Ежедневные «розочки» — продукт естественного недержания любой юной собаки — никому не были в кайф. Уже в понедельник, обнаружив первые шедевры щенячьего физиологического творчества, мама попыталась расставить все точки и за ужином строго спросила: