Борис Раевский - У нас на дворе

— А в Ленинграде сейчас у Казанского светло. И людей!.. — мечтательно произносит он. — Я у Казанского живу…

Таисия Никифоровна молчит. Может, ей не по душе, что он сейчас заговорил о Ленинграде. А может, не нравится эта форма — «живу». Жил, а не «живу». Сейчас ты, милый, здесь живешь…

— Попейте чайку, — в который раз приглашает Таисия Никифоровна.

Но он не пьет.

— Отец с матерью, наверно, сидят у телевизора, — говорит он. — А в Филармонии!.. Интересно, что сегодня в Филармонии?!

Таисия Никифоровна молчит.

С каждым днем новый главврач все больше по сердцу ей. Особенно после одного телефонного разговора. Она слышала, как он уверенно и резко возражал кому-то.

«Кому бы это?»

И вдруг:

— Нет, Максим Афанасьевич, я не согласен. Решительно не согласен.

Таисия Никифоровна даже тихонько ойкнула: Максим Афанасьевич — заведующий райздравом.

Вспомнилось, как беседовал с начальством их прежний главврач. Любил тот выпить, и, очевидно, чуя свою вину, с начальством говорил вытянув руки по швам, покорно и тихо.

«А этот так и режет, так и режет!» — радовалась Таисия Никифоровна, слушая, как Михаил Николаевич настойчиво повторяет в трубку:

— Нам необходим рентген. Да, совершенно необходим. На современном этапе — что за больница без рентгена?

В больнице он по-прежнему проводит все свои дни. Но тот радостный боевой задор, с которым он приехал сюда, начисто исчез.

Михаилу Николаевичу теперь даже не хочется встречаться с больными. Утренние обходы вот уже три дня проводит терапевт Петр Наумович.

Хорошо, хоть операций в ближайшую неделю нет. Прямо-таки повезло. Михаилу Николаевичу кажется: очередной больной, назначенный на операцию, или отказался бы, или так нервничал, что от одного этого операцию следовало бы отложить.

Целиком погружается главврач в хозяйственные дела. Дров он уже наготовил на две зимы.

Так яростно ругался с райздравом, что выколотил не только медикаменты, но даже рентгеновский аппарат, хотя, честно говоря, не надеялся получить эту дефицитную и очень дорогую штуку. И ставки рентгенолога в их поселковой больничке нет. Но Михаил Николаевич заверил начальство, что сам, по совместительству, станет и рентгенологом. И заведующий райздравом согласился.

Идут дни. Михаил Николаевич ходит мрачный. Кажется ему: все глядят на него подозрительно, с укором.

Вот испытующе смотрит хитрый балагур, сторож. Мол, что поделаешь, бывает. Михаилу Николаевичу вдруг нестерпимо хочется подойти к сторожу, сесть рядом на крылечко и вот так, неторопливо покуривая, рассказать обо всем. Он с трудом сдерживается: этого еще не хватало.

Особенно пусты и страшны вечера. Прямо некуда ткнуть себя.

«В кино, что ли? Как раз новый фильм».

Пошел. Но у самой кассы вдруг кольнуло:

«Люди-то… Коситься будут. Мол, двух человек загубил — и хоть бы хны. В кино топает…»

Торопливо отошел от кассы, будто и не собирался брать билет, будто так, ненароком, оказался возле яркой афиши.

Вернулся как-то Михаил Николаевич из больницы совсем убитый. Не ел, газет не читал. Лег на кушетку, отвернулся к стене и молчит. Таисия Никифоровна очень даже понимала, в чем причина.

Назначили на операцию совхозного конюха Петра Савельева. И операция-то ерундовая: свищ на ноге. А Петр Савельев — мужик грубый, на язык занозистый — возьми да и брякни, прямо при Михаиле Николаевиче:

— Пусть других свежует! Я ему не кролик!

Лежит Михаил Николаевич, к стене отвернувшись, а Таисия Никифоровна тихонько ходит и все вздыхает.

Да, обидно. И за Михаила Николаевича обидно, и за больницу свою поселковую. Девятнадцать лет работает тут Таисия Никифоровна. Сжилась с больницей, сроднилась.

Честно говоря, никогда здесь толкового хирурга не было. Умного, смелого, знающего. Один появился и вот — незадача!..

Вздыхает Таисия Никифоровна. Да и как не вздыхать?!

«Уедет. Беспременно уедет».

Таисия Никифоровна никогда подолгу не жила в большом городе. Так, наездами лишь. Может быть, поэтому далекий Ленинград кажется ей сказочно красивым и ослепительно ярким. Там на каждом проспекте, на каждой площади фонтанами бьют радость и веселье.

Поэтому, верно, и Михаил Николаевич кажется ей почти героем. Такой образованный, такой деликатный, и притом сызмала привыкший к «чистой» и удобной городской жизни, — и вдруг сам, безо всякого нажима, променял чудесный Ленинград на их глухомань.

«Уедет, — вздыхает Таисия Никифоровна. — Беспременно уедет».