Лев Гумилевский - Костровский колдунок

— Куда поедем? — орали ребята.

— В Зеленый Гай — кричал всем Петька, — там и родник и травы сколько хошь…

Согласились ребята, гаркнули на лошадей и полетели — только пыль столбом по дороге от лошадиных копыт. Домчались до гая скоро, спутали лошадей, стали костры ладить, картошки печь.

— А Жук где?

Хватились — нет Петьки. Посмотрели на лошадей — лошадь его ходит, траву щиплет спокойно.

— Придет!

Поискали-поискали и забыли.

А Петька уже продирался в кустах в самую чащу, где когда-то лесничий жил. Там у озера — помнил хорошо, сколько раз высматривать ходил — все поросло папоротником. Смерилось уже давно, шел Петька плутая, ощупью, но добрел-таки и до озера. Забрался в самую гущу папоротника, вздохнул и сел ждать.

Ждать было весело: думал Петька о кладе, о золоте: как золото принесет матери, как копей на то золото накупит, хозяйство справит, из города, всяких машин навезет, которые и пашут, и сеют, и жнут.

Уже с озера туман поднимался, холодело в траве, к полночи время двигалось быстро. Слышно было как в деревне в церковный колокол били часы: и одиннадцать били и двенадцать пробило. Уже и руки Петька вытянул и пальцы приготовил цветок ловить, а папоротники стояли темнее ночи и не цвели, не горели.

Час пробили на церкви. Плюнул Петька в самые папортники — обидно было до слез. Выбрался из них, поднялся на горку, стал приглядываться, как назад выйти и вдруг обмер: совсем недалеко, сквозь деревья видно, как горит ярче огня огромный цветок.

Только того и ждал Петька. Подтянул штаны, закусил губы и помчался к цветку. Сучья ему лицо дерут, крапива ноги жжет, а он и не почувствовал. Бежал, чуть дыша. Вот — вот за самым деревом, не цветок, а огонь: так и горит и горит. Вытянул руки Петька хватать цветок, завернул за дерево и стал как вкопанный: перед ним за деревьями лесная сторожка и в окошечке самый настоящий огонек горит.

Стал под окном Петька отдышаться, а сам думает:

«Откуда бы тут огню быть? Сколько уж лет лесничего нету А тут в полночь огонь горит. Разбойники?»

Надо бы бежать без оглядки, а его так и тянет в окно заглянуть. Прокрался зацепился за дерево, подтянулся, уселся на суку — все видно: сидит в избушке мужик костровский Дорофей, топит печку, а от печки вдут всякие трубки медные и стеклянные и из трубок в бутылку зеленые капли скачут.

Спустился Петька с дерева:

— Вот где самогон-то гонят: то-то и не найдут никак!

Свистнул Петька:

— Это надо на свежую воду вывести!

Выбрался он из лесу потихонечку, добрался до лошадей. Распутал своего Серого, сел верхом и помчался — из ребят никто не проснулся.

— Тоже хороши сторожа! — подумалось Петьке, — хоть всех лошадей уведи!

Проскакал Петька по деревне, взбудоражил собак со всех дворов, прямо к милиционеровой избе. У окошка слез, постоял, подумал, прежде чем постучать:

«Мое ли дело тут ябедничать?»

Да вспомнил тут же, как соседка Дарья с синяками частенько ходила матери жаловаться, что муж пьяный избил; валенки пропил, шерсть пропил, скоро все хозяйство сведет на-нет. Проспится и сам не рад, а дорвется до самогону — поделать с собой ничего не может. Вспомнил и мужиков, искавших по деревне самогонный завод и ругавшихся на чем свет стоит.

— Хуже вора всякого самогонщик этот!

Мотнул головой Петька, постучал. Отозвался милиционер не скоро. Высунул голову в окно, насупился:

— Тебе чего, карандаш, надобно?

— Чу, Гаврила, чу! — вскочил Петька на под оконник, — чу! Я самогонщика нашел!

— Где? Кто такой? Врешь, карандаш, а?

— Дорофей это!

— Ну? — поду мал милиционер, — ну? Ежели Дорофей так, мори, верно! Где же это?

Рассказал Петька:

— Да скорее, скорее, Гаврила!

Милиционер одевался, говорил:

— Это он к празднику старается — не скоро кончит! А мы, карандаш, устроим ему праздник! Пойдем за понятого!

Вывел Гаврила кобылу из сарая, понукал ее; проснулась лошаденка, а как вскочил он на нее, так и совсем очнулась, даже закачалась под мужиком. Взобрался и Петька на своего Серого.

— Трогай! — крикнул Гаврила, — пошли! Я, Петька, этого дела, не оставлю! Я тебе награждение выхлопочу по закону что полагается!

А Петька не слышал, трепал шею Серого, думал, как соседка завтра ему спасибо скажет и улыбался потихонечку: хорошо без кладов, без домовых на свете жить — бояться нечего и ясно все на земле, как на ладонке.

Много было разговору в Костровке про Дорофея, а про Жука еще больше. Когда же выхлопотал Гаврила Петьке награду за открытие самогонщика, награду по-деревенски не малую — шесть рублей, так по деревне Петьке проходу не давали, пальцем показывали: