Серафина Бажина - Какъ Миша попалъ на фабрику [Ѣ]

начала Миша просто съ презрѣніемъ относился къ своей работѣ. Онъ, по примѣру другихъ мальчиковъ, ложился на брюхо или садился, поджавъ подъ себя ноги колачикомъ, и щипалъ, щипалъ съ пяти часовъ утра и до девяти, — когда полагалось полчаса на завтракъ, — съ половины десятаго до часу, — когда давался отдыхъ на обѣдъ, — съ двухъ и до половины седьмого вечера, — когда уже совсѣмъ оканчивалась работа на фабрикѣ.

— Ну, ужъ работа! цѣлый день лежать на брюхѣ! — говорилъ онъ товарищамъ, и при этомъ разсказывалъ, какъ онъ "работалъ" съ тятькой и мамкой во время покоса и жнитва.

Однако, къ величайшему своему удивленію, онъ сталъ замѣчать, что страшно устаетъ отъ этой "пустяшной" работы. Точно будто эта пыль и волоски съ пряжи залѣзали въ носъ, въ горло и заваливали его, такъ что и дышать было нечѣмъ. И ноги уставали и руки; а когда Миша выходилъ изъ фабричныхъ дверей, у него являлось непреодолимое желаніе заорать, чтобы прочистить горло, и козломъ проскакать до казармы; чтобы хоть сколько-нибудь размять онѣмѣлыя ноги. Однако, онъ бодро переносилъ усталость, мечтая о зелененькой бумажкѣ, которую онъ скоро пошлетъ домой.

Когда перваго числа рабочіе отправились въ контору получать жалованье, вмѣстѣ съ ними пошелъ и Миша.

— Ну, ты еще на харчи не заработалъ, да на сапоги, — сказалъ конторщикъ, когда очередь дошла, наконецъ, до мальчугана.

Миша не выдержалъ: заревѣлъ. Онъ увѣрялъ, что ему не надо сапоговъ, а ему отвѣчали, что на фабрикѣ нельзя ходить въ лаптяхъ. Онъ чуть не рвалъ съ себя ситцевую рубаху, которую надѣли на него со второго дня его пребыванія на фабрикѣ, и говорилъ, что мамка даромъ пришлетъ ему холщевыхъ рубашекъ, а конторщикъ, смѣясь, назвалъ его дуракомъ и прибавилъ, что холщевыхъ рубашекъ нельзя здѣсь носить — по закону, "потому, если попадаешь въ какую-нибудь машину, такъ тебя вмѣстѣ съ твоимъ холстомъ и смелетъ, а если она зацѣпитъ за ситецъ — живо его разорветъ, и ты останешься цѣлъ"…

Миша заскучалъ было, но, на его счастье, скоро выпала ему, совершенно неожиданно, болѣе прибыльная работа, чѣмъ щипаніе концовъ. Одинъ изъ мальчиковъ, лазавшихъ подъ "кареты", заболѣлъ, и Мишу поставили на его мѣсто.

— Смотри, проворнѣе вылѣзай вонъ, а не то — я тебя, — пригрозилъ ему прядильщикъ.

Миша слазилъ разъ, слазилъ два, слазилъ три, и услышалъ похвалу: подмастерье назвалъ его "молодцомъ". Миша полѣзъ въ четвертый, мысленно рѣшая въ умѣ, что хотя эта работа веселѣе, но все-таки "пустяшная", какъ вдругъ кто-то сильно ударилъ его по затылку, такъ что онъ не вылѣзъ, а вылетѣлъ изъ-подъ кареты.

— Чего ты дерешься? — жалобно обратился онъ къ прядильщику, думая, что онъ— его обидчикъ.

Тотъ остановилъ карету и покатился со смѣху.

— Такъ, такъ, братецъ; поругай ее хорошенько, а нѣтъ, такъ и самь дай ей сдачи, — говорилъ онъ, хохоча и показывая пальцемъ на прядильную машину. — Она обидчица; она вашего брата не долюбливаетъ… Она вамъ потачки не даетъ…

Около прядильщика собралось нѣсколько человѣкъ, которые, узнавъ въ чемъ дѣло, тоже расхохотались: очень ужъ разсмѣшило ихъ обиженное восклицаніе Миши: "чего ты дерешься?" Мальчуганъ стоялъ, искоса поглядывая на "обидчицу", и усердно потиралъ затылокъ, на которомъ уже вскочила большая шишка.

Около мѣсяца прошло благополучно. Миша уже не называлъ свою работу "пустяшной" и находилъ, что хотя лазить все-таки веселѣе, чѣмъ лежать на брюхѣ, но зато еще утомительнѣе. Съ утра — еще ничего; а къ вечеру просто хоть плачь; ноги не двигаются, руки не въ состояніи смахнуть, какъ слѣдуетъ, пыль… А тутъ еще того и гляди, она опять треснетъ, а нѣтъ — попадетъ въ ухо отъ прядильщика, который безпрестанно кричитъ: "Чище обметай, чище"…

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ Миша совсѣмъ выбился изъ силъ и не успѣлъ во-время отдернуть руку отъ страшной "обидчицы". Она захватила ее своими безчисленными ремнями и колесами и сдавила. Отчаянный дѣтскій крикъ пронесся по фабрикѣ и замеръ… Разомъ остановились всѣ машины, точно испуганныя озорствомъ своей товарки надъ бѣднымъ ребенкомъ. Къ мѣсту происшествія сбѣжались фабричные, прибѣжалъ даже самъ мастеръ. Мишу вытащили безъ чувствъ. Явился фельдшеръ, осмотрѣлъ руку и объявилъ, что "пустяки". Оказалось, что у мальчугана оторвало одинъ мизинецъ, повредило безыменный палецъ и содрало мѣстами кожу съ руки вплоть до плеча. Но на фабрикѣ это считалось пустяшнымъ поврежденіемъ, такъ какъ зачастую бывали гораздо болѣе ужасные случаи