Елена Ильина - Медведь-гора

— Во зайд и-ир?

И вдруг совсем ясно и отчетливо с горы донеслось:

— За-а-йль! За-а-айль!

Все бросились к Фрицу.

— Что такое? Что это значит «зайль»?

— Они просят Seil! — крикнул Фриц.

— Что просят? Скажи по-русски.

— Seil! Strieke! Ну, как это? — закричал, задыхаясь от волнения, Фриц. — Ну, как это по-русски?

— Веревку, — подсказал Зигфрид.

— Да, веревку, толстую веревку. Надо бежать за веревкой.

Лева схватил Фрица за руку.

— Фриц, куда ты! — сказал он. — До рассвета ты все равно им веревки не доставишь. Давай лучше крикнем им все вместе, что помощь будет утром. Как по-немецки «помощь утром»?

— Hilfe morgen, — сказал Фриц.

— Ну вот и крикнем, ребята, «хиль-фе морген». Раз, два, три!

Снова воздух вздрогнул от крика:

— Хильфе морген! Хильфе морген!

Из темноты опять донеслись какие-то слабые, как будто жалобные звуки.

Кто-то из ребят громко всхлипнул.

— Товарищи, слушайте, — сказал Лева. — Настоящие пионеры-ленинцы не падают духом никогда и нигде. Слезами тут делу не поможешь. Разводите-ка лучше костры, тащите хворост. Младшие ребята пойдут организованно спать. Дежурить у костров останутся те, кого я назначу.

— Мы все останемся! — закричали пионеры. — Нам все равно не уснуть.

— Тише, ребята. Давайте так: маленькие уходят, большие остаются.

— Мы все большие! — недовольными голосами закричали маленькие.

В толпе ребят пробежал негромкий, сдержанный смех. Пробежал и сразу оборвался.

— Ну, ладно, — сказал Лева. — Давайте притащим сюда одеяла и бушлаты. А то вы еще простудитесь.

Пионеры взялись за руки и цепочками пошли по направлению к палаткам, осторожно нащупывая в темноте дорогу.

— Лева! — крикнул Сережа. — А где мы разведем костры? У моря?

— Костры? — сказал Лева. — Осман советует развести не у самого моря, а на дороге, чтобы с горы было виднее. Осторожнее, ребята, не споткнитесь!

Никогда еще в лагере костры не горели так жарко. И никогда костров не было так много.

У каждого костра стояли одетые в теплые бушлаты караульные — Сережа, Керим, Зигфрид, Клиффорд и еще семеро пионеров. Они молча подбрасывали в огонь хворост, а остальные ребята расположились у костров на разостланных байковых одеялах и смотрели в огонь. Тут же на камне сидел Осман и курил трубку.

Понемногу все костры разгорелись. Огонь полз во все стороны, на секунду прятался в черном дыму, а потом опять с треском выбивался наружу и взлетал вверх высокими пылающими фонтанами. Искры летали над дорогой, точно красные мошки.

Ночь была безлунная, черная, тихая.

— Ой, как ночь долго тянется, — говорила Валя, грея у огня руки. — Как будто уже целая неделя прошла.

— А как же им там наверху? — спросил ее Сережа и подбросил в костер коротких, сухих веток. — Им, наверное, кажется, что год целый прошел.

— Уж наверное, — сказала Валя и замолчала.

— А как ты думаешь, Керим, — спросил вдруг Сережа. — Что если держи-дерево схватило их и держит? Или вдруг они попали в заросли иглицы?

— Худо, если попали, — сказал Керим, сидя на корточках перед костром. — На Аю-Даге и звери есть. Змеи ползают, летучие мыши летают…

Пионеры повернулись к Кериму, а Осман вынул трубку изо рта и сказал:

— Зачем пугаешь? Пускай летают, они ничего никому не делают.

Керим покачал головой.

— Я не пугаю. А все-таки там есть звери. Я ведь сам тоже ходил на гору — только никому про это не хотел рассказывать. Иду я, иду, и вдруг из ямы такая морда полосатая вылезла — сам не знаю кто.

— Барсук, — сказал Осман и засмеялся.

— А барсуки не нападут на Эдгара и Пьетро? — спросила Аля.

— Ничего, девочка, — сказал Осман. — Барсук человека кушать не любит, барсук сладкое любит. Как медвежонок. Один барсук к нам на виноградник приходил.

— А в скалах три орла живут, — продолжал Керим негромко. — Шеи у них голые, клюв кривой, острый. Один орел — желтый, белая голова, другой черный весь, а третий — сам не знаю какой. Он от меня в гнездо спрятался.

Опять стало тихо. Все замолчали. И вдруг где-то совсем рядом на ветках орешника робко заговорила маленькая сова-зорька. Жалобно, спросонья, она будто о чем-то спрашивала.

— Ты знаешь, что это она говорит? — сказал Сережа Зигфриду. — Она спрашивает: сплю? сплю? А ей никто не отвечает.

— Нет, — сказал Осман со своего камня, — она другое говорит.

— Что же она говорит?

— Она говорит: Исхак-Джавид. Слышишь?

Осман поднял палец, прислушался и, когда зорька опять подала свой голос, повторил за ней: