Н Огнев - Исход Никпетожа

— Я вовсе не вру, — серьезно ответил Корсунцев.— Этот институт помещается в штате Огайо, можете сами навести справки. Но анкетами дело не кончается. Ты можешь, Рябцев, язвить сколько хочешь, — от этого не изменится мое убеждение, что эта форма брака — наиболее совершенная. Недаром этот институт называется евгеническим институтом, то есть основанным на науке об улучшении человеческого рода. Недели через две-три после подачи заявления — заявителя приглашают в институт. Там ему предоставляют комнату с полным пансионом и пред’являют целый ряд фотографических карточек на выбор. Предположим я выбрал из этих карточек женщину, которая кажется мне наиболее подходящей, и заявляю об этом администрации. Тогда меня в назначенный час ведут в совершенстве темную комнату и сажают на возвышение. Через некоторое время меня освещают чрезвычайно ярко. В течение пяти секунд я нахожусь в этом освещении. Затем свет гаснет и через некоторое время зажигается снова, но уже в другом конце зала. Там находится в это время избранная мною по карточке женщина. Таким образом происходит пред’явление друг другу двух лиц, желающих вступить в брак. Если ни с той, ни с другой стороны препятствий не встречается — институт устраивает дальнейшее знакомство обоих людей. Для этого в институте к услугам будущей брачной пары имеются парки, сады, пруды, лягушки, соловьи—одним словом, все что нужно для влюбления. Но следует иметь в виду, что каждый может отказаться от продолжения знакомства после первого же свидания. Предположим, что у избранной мною женщины обнаружились золотые зубы, которых я терпеть не могу, но которых я на карточке не мог разглядеть. Тогда я отказываюсь. И живу в институте до тех пор, пока мне не подберут вполне подходящую невесту. Тут же заключается брачный контракт, а для желающих институт держит попов любого вероисповедания.

— Ловко! — закричал дядька. — Ей богу, завтра же еду в Америку. А пока — выпьем водочки-матушки. Что эту кислую дрянь лакать. Того и гляди, в голове сырость от нее заведется.

— А по-моему это безобразие, — сказал я. — Почему-то мне представилось, что Сильва, не зная за кого ей выйти замуж, поехала в Америку — и там выбирает себе мужчину, а на нее в свою очередь смотрят со всех точек зрения и расценивают на все лады.

— Почему безобразие? — спросил Корсунцев.— Опять что-нибудь спижонишь. Лучше, по-твоему, жениться на ком попало и как попало — так, как эго практикуется у нас? А потом мучиться всю жизнь, или — еще того хуже, платить алименты трем или четырем чужим тебе женщинам?

— Ну, алименты придется тебе платить, а не мне,— возразил я. А в этом твоем американском институте есть какое-то, на мой взгляд, оскорбление человека.

— В чем же тут оскорбление, — сказал Корсунцев. — Оскорбление наносится об’екту против его желания. А здесь все делается по твоему желанию, со образуясь со всеми твоими вкусами и привычками.

— Нет... тут механика какая-то. Механическое отношение к человеку, как — опять-таки повторяю — к брюкам в магазине готового платья. Или пригонка частей машины одна к другой... Вот. Нашел! Оскорбление в том, что все это не тобой самим делается, а чьими-то чужими руками, какой-то посторонней волей. Я даже не понимаю, как это ты, Корсунцев, такой самостоятельный парень и хочешь предоставить решение такого кардинального вопроса другим людям. Ведь это все равно, как если бы тебя по улицам водили, что-бы ты не попал под автобус. Любовь, это настолько частное дело, что против природы было бы устраивать разные институты.

— Нет! — закричал совершенно охмелевший дядя Пересвет и стукнул кулаком по столу. Завтра же еду домой, гоню в шею свою ведьму, и — в Америку. Недолго барахталась старушка. Поймут там, в Америке-то, насчет старушки? Не поймут. Наплевать, я им по-французски: не па лонтан, се барахте ля вьей фам... Слышь, племяш, а ежели она мне не понравится, а я уже женюсь — тогда как?

— Тогда терпи, — ответил Корсунцев, посмеиваясь.— Там, брат, крепко: развод там дорого стоит, да и не любят американцы разведенных.

— Как же тогда быть? — задумался дядька. — Ура! Придумал. Разводиться я в Эсесер приеду. В загс. Возьми меня за рупь за сорок.

Все раз’ехались и разошлись по домам на праздники. Я остался в комнате один. Партизан до самой последней минуты говорил, что он никуда не уедет и останется. Но потом, внезапно вытащил свою корзинку, уложился и ушел. Что за странность. Мне кажется, я видел его вчера на улице. А может, это и не он. Если он не уехал, то зачем же он ушел из общежития. Странный парень, все-таки. Бык перед от’ездом ходил от радости на руках по комнате и даже дружелюбно заговаривал с Ванькой Петуховым. Ванька звал меня очень приходить на производство, а карел Вайма настойчиво приглашал меня ехать вместе с ним.