Эдуард Веркин - Два рассказа

Хиля какое-то время еще сидел, отдыхал, а потом закинул рюкзак за плечо, плюнул в пыль и пошел вниз, к реке.

Юсупов осторожно и очень медленно, миллиметр за миллиметром, просунул голову в приоткрытую дверь, посмотрел направо, потом налево. В раздевалке как всегда никого не было, и тогда Юсупов просочился внутрь, потихоньку, чтобы не поскользнуться на мокром кафеле, прокрался к душевой и прислушался. Из спортзала доносились дебильные свистки физкультурника и визг прыгающих через коня девочек, все было в порядке. Юсупов ухмыльнулся натренированной (две недели перед зеркалом) улыбкой злодея и принялся за дело.

Он подошел к крайнему шкафчику, засунул палец в дырку двери и рывком ее открыл. В шкафчике висела гипермодная клетчатая куртка а ла ИРА, немецкий, с катафотами, ранец, голубые джинсы «Lee» и другая хорошая одежда.

«Ага», — злорадно подумал Юсупов, достал из-за пазухи продолговатую банку из под болгарских помидоров и поставил ее на пол.

«Сука Петраков, засранец долбанный», — нежно пробормотал Юсупов и, пошевелив в воздухе пальцами, совсем как Фредди Крюгер, со щелком натянул резиновые перчатки.

«Получи!», — Юсупов осторожно открутил железную крышку, двумя пальцами извлек на свет грязную бордовую тряпку, и протер ею всю одежду и белье (особенно нижнее трико!) Петрищева.

«Вот так», — подумал Юсупов уже удовлетворенно, закрыл шкафчик и перешел к другому.

В следующем шкафчике хранились боткинские шмотки, а Боткин в прошлом месяце, заставляя Юсупова мыть вместо себя пол в кабинете, треснул Юсупова в ухо и назвал его «урод». Боткин был обречен.

Обречен был и лучший друг Боткина, Лацитис, этот недобитый блондинистый лесной брат, медлительный уроженец курносого янтарного побережья в футболке с портретом Оззи Осборна. За свое гадкое отношение к Юсупову (Лацитис как-то назвал Юсупова жопным графом) чертов литовец тоже был наказан.

В течение следующих десяти минут к этой компании присоединились еще четверо, так или иначе задевшие личное достоинство Юсупова. После этого Юсупов на минуту задумался, а затем покарал еще пятерых на выбор.

Наконец, Юсупов был удовлетворен и чувство испытывал весьма похожее на ощущения касатки, только что задушившей глупого крикливого тюленя. Юсупов закрыл банку и собрался было уже уйти, но потом не утерпел, искушение и страсть к разрушению взяли верх и Юсупов покарал уже всех. В конце концов, как говорил Глеб Жеглов, наказания без вины не бывает.

На улице Юсупов подошел к мусорному баку и выкинул в него перчатки и банку.

Через неделю сначала в его классе, а потом и во всей школе вспыхнула весьма серьезная эпидемия чесотки, в результате чего школу закрыли на месяц карантина, а все юсуповские недруги ходили с пятнами зеленки на морде.

А все потому, что Юсупов был вредителем. Не мелким пакостником, каких в ассортименте можно найти в любой компании юных дегенератов, а именно вредителем, вернее даже Вредителем. Ведь вредитель отличается от Вредителя не размахом (хотя и он, безусловно, имеет значение), а идейной платформой, осмысленностью и мотивацией. Вредительство. В этом заключалось и его призвание, и его предназначение, и смысл его юсуповской жизни.

Пакостить Юсупов начал уже давно, класса, приблизительно, с пятого, но то, что именно в этом заключается его смысл, он осознал несколько позже, уже прочитав работу А. Вышинского «Буржуазные шпионы, вредители и методы борьбы с ними». «Шпионов» Юсупов нашел на школьном чердаке, после инвентаризации в библиотеке. Так вот, недоброй памяти Генеральный прокурор более чем на ста страницах красочно описывал деятельность вредителей всех мастей и разновидностей (преимущественно английских и японских шпионов) и то, как с ними боролись доблестные сотрудники НКВД и других не менее интересных органов.

Особенно потряс Юсупова рассказ об одном сотруднике одного секретного судостроительного завода, изготовлявшего подводные лодки, этот вредитель с говорящей фамилией Зибелиус выводил из строя гидравлику подводных лодок и они, вместо того чтобы всплывать на поверхность, шли на дно. Зибелиуса долго не могли изобличить — слишком хорошо он маскировался под честного бурспеца, а когда все-таки изобличили, то устроили народный суд. На суде Зибелиус во всем признался и попросил прощения, но разгневанные пролетарские массы, несмотря на все старания энкэвэдэшников и немецких овчарок, разорвали его на части не дожидаясь приговора.