Евгения Овчинникова - Мортал комбат и другие 90-е

В ужасе от несущейся мощи – вот-вот меня сомнут колеса и копыта – я закрутила педали прямо на Майку. Но на разгоне у старого велика сорвало цепь, меня по инерции выкинуло вперед. Я кувыркнулась через голову и плашмя упала на землю. Правая рука взорвалась дикой болью.

– А-а-а-а-а-а! – заорала я так, что чуть не оглохла сама.

Майку будто отбросило звуковой волной моего вопля – она затормозила, подняв облако пыли, и, высоко вскидывая задние ноги, побежала в противоположную сторону. Следом за ней, щелкая кнутом, скакал пастух.

Дядя Миша усадил меня в люльку. Отбрасывая длинную тень на фоне прекрасного заката, к нам бежала тетя Маша.

Ночь я провела в больнице. У меня был несложный перелом, но все лето до школы пришлось ходить в гипсе.

Корова гуляла до утра, дядя Миша гонялся за ней по степи на мотоцикле, но в конце концов она вернулась сама. Через пару дней ее продали от греха подальше.

В конце девяностых семья тети переехала в городок на Волге. Недавно я гостила у них. За чаем мы вспоминали деревенскую жизнь. Тетя с дядей долго смеялись, слушая мой рассказ о корове, но потом сказали, что я сломала руку, катаясь на велосипеде по улице, а все остальное – моя выдумка.

– Так это все было или нет? – в пятый раз спрашивал меня Кирилл по дороге в Пулково.

– Что-то было, чего-то не было.

– Вот конкретно с коровой – было?

– А ты поверил?

– Не знаю. Наверное, да.

– Руку я на самом деле сломала.

И до того, как Кирилл задал следующий вопрос, быстро сказала:

– Все, приехали. Мигом за чемоданом, здесь можно стоять не больше пятнадцати минут.

Через несколько минут чемодан Кирилла выкатили из службы розыска багажа.

– Проверь, все ли на месте, – посоветовала я.

Он открыл чемодан прямо на полу. Несколько скомканных футболок и ноутбук. На дне лежали, сцепившись буквами «Г», ролики.

– Ты серьезно вез ролики в Питер? – изумилась я.

– Я без них не могу, – смутился он.

– И в отпуск тоже берешь? – съязвила я, уверенная, что ответ будет отрицательным.

– Беру. Мама проверяет чемодан, но я выбрасываю ненужные вещи и кладу ролики прямо перед выходом из дома. Или кладу в рюкзак, а когда в аэропорту родители узнают, уже поздно, – поделился он секретом.

Из-за такой упертости я впервые почувствовала к племяннику что-то похожее на уважение.

– Твои ролики – прожженные туристы, я смотрю.

Он рассмеялся.

Я сразу его возненавидела. Возненавидела нездешнюю короткую стрижку, нос и голубые глаза. Возненавидела его брюки и рубашку. Рюкзак на молниях и туфли с тупыми носами. Даже его пенал – и тот вызывал отвращение.

– Из Акмолы, – рассказывал он. – Папу перевели по работе.

– Из Целинограда [2], что ли? – злобно язвила я, но новенький непрошибаемо улыбался в ответ. Был он, очевидно, крепким орешком.

Целиноградский быстро подружился со всем классом. Немало этому способствовал альбом с вкладышами, который он носил в школу каждый день и открывал чуть ли не на каждой перемене. На чудо из чудес приходила смотреть вся школа. Еще бы – у единиц в городе были полные коллекции, а тут сразу две. Посмотреть на них приходил даже физрук – дядька с золотой цепью на шее.

– У Жени, между прочим, тоже две, – сердито заступалась за меня подруга Маша.

Я благодарно смотрела на нее, но кто-нибудь из одноклассников тут же замечал:

– Ага, без двести сорокового номера! Все мы знаем, – и все поворачивались обратно к кожаному альбому.

Осенью девяносто третьего я училась в третьем классе. Родители серьезно похлопотали, чтобы поместить меня в лучшую школу в городе, с двумя иностранными и информатикой. Кроме того, три раза в неделю я ходила в музыкалку. Моя успеваемость была семейной гордостью, меня приводили в пример как образец прилежания и трудолюбия. Но в своем кругу я была совершенно обычным ребенком. Все мы учились в гимназии, почти все учились танцам, музыке или шахматам. И никого было не удивить хорошими отметками. У меня не было каких-то особых талантов, которые выделяли бы меня из толпы сверстников, а выделяться очень хотелось. Хотелось до невозможности. Отчасти поэтому весной я начала собирать вкладыши от жвачек. Время для этого было самое подходящее.

В начале девяностых на рынок хлынула импортная одежда, техника, посуда, еда. В городе открылось множество магазинчиков, где продавали только заграничные товары. Самым популярным среди них был «Крамдс-Маг». Там вообще продавалось все только самое-самое заграничное. Теперь, глядя с высоты своего опыта, я понимаю, что была это обычная комиссионка, куда горожане приносили шорты и футболки, кепки и носки, велосипеды, пиво в жестяных баночках. Всего этого было навалено обильно – так, что глаза разбегались, – но без всякого порядка и логики. От покупателей нагромождения были отгорожены стеклянными прилавками, где выставлялись сотни, тысячи шоколадок, печений, жвачек, мармеладок. У прилавков в любое время висели гроздья малышни, безмолвно и восторженно взирающие на царские россыпи. По контрасту с привычными магазинами, где было полупусто, блекло и совершенно невкусно, «Крамдс-Маг» казался нам, детворе, райскими кущами, вход в которые охранял родительский кошелек.