Юлия Яковлева - Волчье небо. 1944 год [litres]

– Идем и придем!

Елена Петровна покачала головой.

«Просто ягод переел, – убедил себя. – Вот и тошно».

Пошли дальше. Было чувство, что надо что-то сделать. Только неизвестно что. Важное.

Деревьев становилось меньше. А те, что попадались, были тощими и скрюченными: маломерки, недоростки. Ноги все глубже уходили в мох. Продавленный след тотчас наполнялся жижей.

Шаги стали тяжелыми.

Елена Петровна рванула ногу. Ботинок чмокнул. И остался в кочке. Она вырвала его руками. Надела. Он был покрыт грязью, как лакированный.

– У меня такое ощущение, – Елена Петровна задумчиво созерцала ботинки, теперь такие разные, – что мы приближаемся к болоту.

«Это болото приближается к нам», – подумал Шурка. И вдруг: «Ягоды». Мысль была верная. Но тут же ушла. Шурке стало досадно на себя: «Ягоды – что?» Шурка замедлил шаг. Как будто это помогало думать. Он смотрел на расстилавшееся перед ним поле. Намного больше футбольного. Поле футбольных мячей, накрытых зеленым пухлым пледом. Пахло гнильцой. Елена Петровна и Сара ушли вперед. Шурка смотрел, как они вытягивали шаги, перескакивали с кочки на кочку. Мысль опять зазвенела, как комар: «Ягоды». Что? «…С ними, должно быть, что-то не так», – стал рассуждать Шурка. А раз не так, то к черту их. Вот и всё. Шурка сдернул с плеча тугие колбаски. Зачерпнул, выпачкав руки соком. Метнул в сторону, в кусты. Со звуком капель дождя ягоды ударили по листьям, исчезли.

«Вот».

Он взял обе колбаски за то место, где был носок. Опрокинул. Встряхнул, выкатились последние.

«Найдем другие». Ему вдруг полегчало. Как будто угадал верный ответ.

– Эй!

Елена Петровна обернулась, стоя на кочке, качнулась, чуть не потеряла равновесие, но выправилась.

– Мы идем не туда, – мрачно сказала она. – Всё ошибка.

– Мы всё делаем правильно! – крикнул Шурка. Он сам не знал почему. Не мог бы даже сказать, что именно он сделал. Он просто это знал. Он все сделал правильно.

– Я знаю!

И тоже стал прыгать, растягивать шаги. С кочки на кочку. Поглядывал на бурые лужицы между кочками. Хватался за тощие кустики. Иногда раздавалось громкое «буль», и на рыжей поверхности лопался пузырь.

Колонок припала ухом к фанерной двери. Дверь подрагивала, вагон мотало. Колонок просунула под висок ладонь – чтобы не выдать себя, стукнув о дверь головой. Показала Тане в конец коридора: «Тс-с».

Таня тихо опустила полное ведро. Тряпка качалась и билась о его борта, как в шторм. Теперь каждое число тряпкошагов приходилось умножать вдвое. Если не втрое: поезд был полон раненых. Он несся прочь от фронта, в тыл, туда, где солдат переведут в большой поезд-госпиталь. Или просто – в госпиталь.

На ходу перевязывали, делали уколы, промывали, ставили дренаж, вытягивали гной.

Но оперировать на ходу – резать, накладывать зажимы, сшивать края раны – Емельянов не мог.

Колеса стучали, их стук дробил голоса за дверью. «У него начался отек, дренаж черепа необходим», – настаивал врач Емельянов. Что-то возражал командир поезда Мирзоев. «…Линия фронта давно позади». «Не давно». Потом Колонок разобрала «иначе не довезем» и «жизнь человека зависит». Командир поезда рявкнул. Ручка двери дернулась в сторону. Колонок отпрянула от двери, ринулась в конец коридора, Таня поспешно утопила руки в мыльной воде. Емельянов выглянул. Одна из санитарок мыла коридор, другая шла ему навстречу.

– Бегите к Соколовой, – распорядился он. – Будет срочная стоянка. Готовьте операционную.

Колонок подхватилась, помчалась по шаткому коридору, толкаясь руками то от стены с окнами, то от стены с дверями.

Емельянов торопливо ушел следом.

Высунулся командир поезда Мирзоев. Усы топорщились. Повел головой направо, налево. Спорить было не с кем. Только возила тряпкой по полу одна из санитарок.

– Вайсблюм!

Таня вытянулась.

– Ты хоть, что такое линия фронта, знаешь?

– Линия фронта есть…

Мирзоев любил научные определения. Например, «эпицентр». Таня припомнила, что говорилось про линии в школе на уроках геометрии.

– …есть кратчайшее расстояние между двумя точками.

Мирзоев ошеломленно посмотрел на нее. Таня моргала, изображая прилежание.

– Ну ты и дура, Вайсблюм.

– Почему? – удивилась Таня.

– Линия фронта есть явление гибкое! Изогнутое. А самое главное, подвижное. Сегодня она вот такая. А через час – другая. Через минуту – другая. Ясно?

– Ясно, товарищ командир, – Таня заморгала быстрее.

– А Емельянову не ясно, – буркнул тот и задвинулся обратно в свое купе. Таня взялась за тряпку. И чуть не полетела вперед – через ведро, через собственный нос. Плеснула вода. Поезд ткнулся. Отбросил всех назад. Вода плеснула в другую сторону. Заходила в ведре ходуном. Поезд встал.