Гонзаго Приват - Воспоминания собаки Мускуби [Рассказ]

Но все письма, которые он ему писал, возвращены были ему с одной и той же надписью: «Выехал, не оставив адреса».

После всех этих бесплодных усилий, он должен был отказаться от всяких попыток выкупить меня, но так как это был человек порядка, он тщательно хранил все письма, не дошедшие по назначению, со всеми наложенными на них штемпелями и отметками всевозможных бюро.

Из Неаполя, направляясь в Швейцарию, мы посетили все большие города Италии. Везде я возбуждала одно и то же любопытство. Ученые, которым меня показывали, качали головами, публика аплодировала.

Тисте на сцене производил большое впечатление своей простой одеждой пастуха, которую Дункле просил его сохранить.

Что касается ликующей Мускуби, она получила от Дункле светло-лиловый фрак, черные шелковые штаны, белый атласный жилет и шапокляк, который она очень красиво придерживала своей лапой, и рубашку с крахмальною грудью и бриллиантовыми пуговицами.

Правда, пушистый хвост ее не особенно подходил к этому парадному костюму, но зато вызывал в публике громкие крики смеха, когда этот элегантный молодой человек поворачивался. Поэтому жалко было бы лишить ее хвоста.

Пушистый хвост Мускуби не особенно подходил к этому парадному костюму.

Я обновила этот пленительный костюм в Неаполе. Дункле, очевидно, был практичным человеком. После первого же дебюта, он изобрел для меня пишущую усовершенствованную машину. Стоило мне дотронуться лапой до клавиша, который соответствовал требуемой букве, как эта буква благодаря устроенной пружине выскакивала, ударялась о бумагу и оставляла на ней след.

Все это было на виду и потому не могло возбуждать подозрения в каком-либо обмане. Зрителям предоставлено было право подняться на сцену и самим убедиться, что их не обманывают.

Мы провели три месяца в Неаполе и Риме. Четыре следующих месяца были использованы в Италии, Австрии и Германии.

В разгаре лета мы прибыли в Швейцарию. Когда мы в коляске ехали по берегу Женевского озера, направляясь к Лозанне, я своим чутьем почувствовала в воздухе что-то знакомое и невольно насторожила остатки своих ушей. Несколько минут спустя мы настигли и обогнали очень жалкую карету ярмарочного балаганщика, странствующую, как и мы, по большим дорогам, но страшно бедную, почти без всякого имущества.

Ах, какую нищету она собой представляла, запряженная маленькой изнуренной лошадкой! Сзади кареты запыленный человек, весь в лохмотьях, подталкивал ее, чтобы несколько помочь лошади; около него шли две женщины, и немного в отдалении — маленькая девочка и маленький мальчик.

Я забыла всякое достоинство, с которым должна была себя держать в своем блестящем фраке, и соскочила на землю, кинувшись к высокому бледному человеку с радостным лаем.

— Командир!.. Командир!.. — в один голос закричали все трое.

Коляска остановилась, Роже подбежал.

— Вы гражданин Мюссидор?.. Вот уже шесть месяцев, что я вас ищу, — сказал он. Зайдите ко мне сегодня в гостиницу «Лозанна», приходите все, нам много есть о чем поговорить.

Пожав руку Мюссидору, мой хозяин протянул ему банковый билет.

Когда мы отъехали, Мюссидор принялся вновь подталкивать свою карету, но уже с более веселым лицом.

Последствия вам ясны. Добрый Мюссидор, разоренный долгой болезнью, остался с нами навсегда. Лошадь, везшая карету, оказалась моим старым пони, Сириусом; его сохранили, помня, с каким успехом он выступал со мной при моих дебютах.

Грациозная Мирра заступила место Роже и начала выводить меня к публике, а жена Мюссидора сделалась незаменимой помощницей Дункле по кассе.

Мой ангажемент кончился. Роже заработал колоссальные суммы. По мере того как он их получал, он стал посылать деньги своему отцу. Мы хотели заработать столько, чтобы иметь возможность выкупить наш хутор. У нас уже составился маленький капиталец. Мы подписали с Дункле новый договор — на более долгий срок и еще более выгодных условиях — для поездки в Америку. Несколько дней спустя, мы уже сидели на пароходе, который вез нас в Нью-Йорк.

Ах этот Нью-Йорк! Это мое единственное неприятное воспоминание. Моя карьера ученого пса чуть было не была подорвана навсегда… с первых же дней… раньше даже, чем я могла показать американцам свои знания.

И вот при каких обстоятельствах…

Когда мы сошли на берег с большого парохода, на котором совершили весь путь от Лондона, Мюссидор и Тисте отправились на таможню для выполнения разных формальностей, Дункле пошел за каретой, а Роже с Имогеной и Педро — на набережную; я осталась с Миррой под каким-то навесом вроде сарая.