Мария Конопницкая - Ласточка и другие рассказы [Совр. орф.]

«Возьму я все, что есть самого ценного в доме, немного серебра, дорогие платья, лучших лошадей, вывезу все это и спрячу в лесной чаще так, что Добош не найдет. А когда он приедет, увидит маленького ребенка, сжалится над ним и уйдет назад в леса или в горы».

Ну вот, как задумал, так и сделал. Едва собрал он все, что нужно, и вывез в лес, как вдруг поднялся страшный шум и гам в деревне; приехал Добош со своими разбойниками и нагрянул прямо на усадьбу. В усадьбе тихо, больная барыня спит, ребенок тоже спит, только старая ключница вышла встречать Добоша. Известное дело, что с людьми лучше добром ладить, чем злом, вот и она встретила Добоша, как гостя, с хлебом да солью, и провела в барские покои.

Оглянул Добош горницу, видит — стол накрыт, жареная баранина дымится на блюдах, бочка пива стоит, белый хлеб-не то, что как для разбойников, а как для дорогих гостей все приготовлено. Понравилось Добошу такое гостеприимство.

Покрутил он ус и спрашивает:

— А где барин ваш, хозяин?

— Барина дома нет, — ответила перепуганная ключница, — милости прошу, садитесь отведать, что Бог послал.

— Ну, а барыня где? — спросил опять Добош.

— Барыня больна, лежит в своей комнате.

— Так я пойду поздороваться с ней, — говорит Добош.

Ключница как осиновый лист дрожит от страха, но и виду не показывает. Ведет Добоша по комнатам к пани Карпинской. Вся шайка хотела пойти за Добошем, да он взглянул только раз на своих разбойников, и все остались за дверью: так его слушались.

Идет Добош, входит на цыпочках, — не хотелось ему падать в грязь лицом, вел он себя вежливо и прилично, — кланяется у порога и спрашивает о здоровье. У пани Карпинской мурашки по спине от страха забегали, когда увидела она этого разбойника, ведь он во всем околотке славился разными проделками. Только она не выдала своего страха, поздоровалась с ним как с гостем, и белой рукой указала на колыбельку, где лежал маленький мальчик на подушках. Подошел Добош к ребенку, наклонил над колыбелькой черное усатое лицо, а ребенок ничуть не испугался, открыл глаза и смотрит на него. До глубины души тронул Добоша взгляд этого невинного малютки; вспомнил он свою мать и семью, пожалел о своих детских годах и две слезы упали у него на черные усы.

Взял он мальчика из колыбельки на руки, стал укачивать и, отдавая матери; стал просить, чтобы ребенка назвали Стефаном в память его, так как самого Добоша звали Стефаном.

Пани Карпинская не противилась этой просьбе, да это и опасно ведь было, а Добош пожелал ей еще раз доброго здоровья и ушел на цыпочках, как и вошел.

И только в столовой горнице он сел за стол, позволил товарищам своим немного подкрепиться, но сам смотрел, как бы не пропало что в усадьбе и чтоб покойно было больной барыне. Когда они поели и пива напились, Добош дал ключнице дукат за услуженье и ушел опять в леса и горы, где он жил всегда и где были у него места, чтобы прятаться.

Когда слуги дали знать пану Карпинскому, что разбойники уже далеко, он вернулся со своим добром домой и хоть очень радовался тому, что спас свое имущество, но еще больше радовался счастливому спасению жены и сына. И было чему радоваться! Ведь потом из этого мальчика вырос известный поэт, память о котором жива до сих пор и будет жить всегда.

А тем временем нужно было крестить сына. Пани Карпинская сказала мужу о том обещании, которое она дала Добошу, но он не хотел, чтобы его сына звали так, как этого разбойника, да еще в его честь. Родители назвали мальчика Франусем и повезли его в костел крестить. А мороз был в тот день очень большой. Когда они выехали на дорогу, то усадьбы уж не было видно, везде снежный туман и метель. Но доехали они до костела благополучно, окрестили ребенка, едут домой, — вдруг сани покачнулись и ребенок, завернутый в подушки и платки, выпал из саней.

Никто этого сразу не заметил: все закутались по уши в шубы, в плащи да в платки, так что и носов не было видно. Приезжают домой, смотрят, — а ребенка нет! Ну вот и поднялся крик, плач, причитанья, суматоха, поиски. Бросились слуги с факелами искать потерянного ребенка, — день был короткий и уж начинало смеркаться. Впереди ехал отец, убитый горем, и все уж думали в душе, хоть никто не говорил этого громко, что ребенка, верно, сели волки.

Едут, едут, освещают дорогу факелами, ищут по следу саней, а у каждого так и дрожит сердце, что им отвечать потом, когда мать спросит, «где же Франусь?»