Владислав Крапивин - Всадники со станции Роса [Повести]

Сережа заметил краем глаза, что во время этой речи Тихон Михайлович начал часто мигать и лицо у него порозовело. И кислым голосом директор сказал:

— А, это вы… товарищ корреспондент. Я должен был догадаться. У вас удивительная способность возникать, где не надо.

— Ну, видите ли, тут у нас точки зрения очень разные. Когда вы считаете, что не надо, я как раз думаю, что надо.

Тихон Михайлович тяжело задышал и стал ощупывать карманы, словно искал сигареты.

«А ведь он чего-то боится», — с удовольствием подумал Сережа.

— Да вы не волнуйтесь, товарищ Совков, — усмехнулся Алексей Борисович. — С Сережей-то я случайно познакомился. Я в этих краях по другому вопросу оказался. Точнее — по другому письму. Понимаете, какой-то гражданин — не то Сапогов, не то Сачков — написал про председателя здешнего колхоза. Будто председатель этот — сущий жулик. Недлинное письмо, но… выразительное. Кстати, написано на такой же бумаге, как Сережино. Хорошая бумага. Где вы ее для лагеря раздобыли, Тихон Михайлович?

Совков отступил на два шага и вздернул подбородок.

— Я вас попросил бы… Кто вам дал право делать намеки и клеить на меня ярлыки? Я не писал никаких писем. У меня с председателем отличные отношения.

— Ну и прекрасно! Тем более, что не подтвердилось письмецо.

— Я не понимаю, зачем вы мне про все это рассказываете.

— Да просто так. Делюсь своими заботами. Думал, вам интересно. Учитывая вашу любовь к чужим письмам…

— Я попросил бы не вести таких разговоров при детях.

— Прошу прощения. Но ведь «дети»… — он взглянул на Сережу, — про это все равно знают.

— Давайте закончим разговор, — сказал Совков со сдержанной обидой. — Я выполняю свои обязанности. Ребенок самовольно покинул лагерь, и я должен увезти его назад. Почему вы мне препятствуете?

— Я? Препятствую? — Алексей Борисович даже отодвинулся от Сережи. — Помилуйте, каким образом я препятствую? Ну, увозите, пожалуйста. — Он поймал растерянный Сережин взгляд и в ответ улыбнулся глазами.

Начальник лагеря перестал обращать внимание на Алексея Борисовича. Он всем корпусом повернулся к Сереже, слегка наклонился и стал говорить настойчиво и в то же время добродушно:

— Ну, вот что, Каховский. Надо заканчивать эту историю, ты и сам понимаешь. Давай, дорогой товарищ, забудем все эти грустные события, сядем в машину — и в лагерь. Нас дела ждут.

— Извините, Тихон Михайлович, я не поеду. Я же сказал, — негромко, но твердо проговорил Сережа. Он не смотрел на Совкова. Разглядывал бумажку с нарисованной эскадрой и с нетерпеливой досадой думал: «Когда он наконец уберется?»

— Видали его! — уже без всякого добродушия воскликнул Совков. — Он «сказал»! Фигура! Ты думаешь, что ты лучше всех? За что ты всех нас возненавидел?

— Кого? — удивился Сережа.

— Весь лагерь!

— Я никого не возненавидел. Просто мне в лагере не нравится!

— Не нравится сейчас — потом понравится.

— Нет, — тихо сказал Сережа. — Все равно хорошо уже не будет… Да еще и собака. Где она там будет жить?

— При чем тут собака? Я приехал не за собакой, а за тобой. Я не могу забирать в лагерь всех бродячих псов.

— Он не бродячий, а мой. Я его бросить все равно не смог бы. Раз он мой, я за него отвечаю.

— А я отвечаю за тебя! Понимаешь? За тебя! И я не имею права отпустить тебя из лагеря.

Сережа досадливо пожал плечами.

— Вы меня и не отпускаете. Я сам уезжаю.

— Вот именно — сам! Самовольно! Ты думаешь, это тебе так сойдет? Не думай, голубчик. Мы и родителям сообщим, и в школу. Про все твои фокусы. И как собаку натравливал на Станислава Андреевича! За такие дела знаешь что?.. В колонию!

— Я не натравливал! Он меня схватил, а Нок зарычал!

— Эти сказки ты потом будешь рассказывать. Не здесь и не мне. Станислав Андреевич врать не будет, собака бросилась за ним вслед.

— Прошу прощения, — вмешался Алексей Борисович, — но ваш Станислав Андреевич несколько… преувеличивает, так сказать. Я как раз подходил к станции и был свидетелем этой сцены. Собака вела себя вполне интеллигентно… в отличие от Станислава Андреевича.

Совков резко повернулся к нему.

— Я не понимаю, чего вы хотите? Чтобы я отпустил его одного домой? Интересно, что вы сделали бы на моем месте?

— На вашем месте, — с жесткой усмешкой сказал Алексей Борисович, — я бы помнил, что никто не имеет права читать чужие письма. Помнил бы также, что у детей тоже есть чувство собственного достоинства, которое никому не позволено оскорблять, да еще публично. И что каждый человек имеет право порвать отношения с тем, кто его оскорбил… Возможно, это не следует говорить «при детях». Возможно, это непедагогично. Прошу извинить… А посоветовать вам я мог бы вот что: раз мальчик категорически отказался жить в лагере, надо назначить ему провожатого — пусть доставит его домой. Странно, что это вам не пришло в голову.