Жанна Земкаюс - Про Чира и других [Рассказы]

Скворчонок трещит день-деньской, хоть уши затыкай. Из окошечка еще не показывается. Порой даже скворчихе надоедает его крик. Чтобы припугнуть, закаркает она по-вороньи. Он и замолчит. Хоть никого еще сроду не видел, а знает — птиц с неприятным голосом следует опасаться.

Повадилась к скворчонку прилетать сорока. Только скворчиха за кормом, она — тут как тут. Сядет на забор, скосит голову и пялит свой голубоватый глаз на скворечник. Любопытничает, какой там крикун сидит.

«Интер-р-ресно, интер-р-ресно», — тарахтит сорока, а сама все косится на наш дом. В окно стукнешь, она и уберется.

«Чир, чир», — это скворчиха зовет птенца. «Чир, чир, — кричит она, заглядывая в свой домик, — хватит сидеть в гнезде, пора тебе крылышки разминать».

А может, «чир» обозначает, что опасности нет и все хорошо на теплой, ни для кого не скупой земле.

Аленка белит известкой кирпичи цветочной клумбы, а скворчиха над нею снует веретешком, от скворечника к к полю, с поля к скворечнику — кормит Чира.

Аленка смеется:

— Ну и аппетит у крикуна! Помочь матери, что ли? Я бы мигом ему банку червей доставила.

Новость! Сегодня скворчиха выманила-таки Чира из гнезда. В оконце скворечника показалась бурая, желтоклювая головка.

— А забавный сынок у нашей скворчихи!

— Почему же сынок, мама? Может, это дочка, — сказала Аленка, большая любительница спорить.

— По-моему, парнишечка. Ты только посмотри, как у него пушок топорщится. Точь-в-точь вихры на мальчишеском затылке.

— Скажешь тоже! — говорит Аленка и смеется. Чир нравится и ей.

Теперь он целыми днями торчит в оконце. Шею вытянет, на землю смотрит. «Эх, так бы и полетел, так бы и нырнул в траву зеленую, мягкую. А если не получится лететь, я упаду, убьюсь. Земля-то во-о-он как далеко!» — пищит Чир.

Однажды со скворчихой прилетели два скворца. Может, то были родственники или знакомые. Они уселись на карниз нашего дома, напротив скворечника. Чир, как обычно, торчал в оконце.

— Каков, каков? — спрашивала скворчиха гостей.

— Чудный, чудный! — тараторили гости. — Уже большой, большой. Пора его учить летать.

— Чир, Чир, покажись-ка гостям. Выпрыгни на крылечко. Не бойся! — высвистывала счастливая от похвал мать. — Я кому говорю, неслух! — и она подлетала к домику. А птенец, увидев, что ему ничего не принесли, затрещал обиженно и спрятался в скворечнике.

Гости, недовольные невоспитанным детенышем, полетели прочь. Скворчиха их не стала провожать. Она что-то кричала им вслед отрывистым голосом. Наверное, ругала гостей.

На другое утро сидим мы с Аленкой на кухне, завтракаем. Вдруг она как вскочит, как забарабанит в окно ладонью и к двери. Я за ней.

— Что случилось? Алена!

— Сорока! Выхватила Чира из гнезда. Я застучала — она бросила его.

Мы обежали палисадник. Я чуть не наступила на птенца. Он лежал на листке подорожника. Маленький, бурые перышки. Желтый с боков клювик.

— Аленка, он мертвый. Видишь, сорока выклюнула ему глаз.

— Дай, мама. Может, еще не мертвый? Дай мне. Ты не знаешь…

Капельки крови из глазной ямки запачкали Аленкины пальцы.

— Опять ты ногти обкусываешь, что за дурная привычка, — хотела сказать я, но промолчала. Очень уж у нее был несчастный вид. Она держала птенца в ладонях и дула на него.

— Кажется, он ожил, — прошептала Аленка, — надо промыть ему ранку.

Головка птенца на длинной, вялой шее мертво лежит на блюдечке. Аленка, прикусив губу, промывает ваткой ранку. Вода в блюдечке порозовела, а капельки крови все выступают, выступают…

Аленка не ошиблась. Чир был живой. Она, немного поколебавшись, дала мне птенца подержать, послушать, как стучит его сердце. Оно стучало быстро и легко, как наручные часики.

— Будет жить! — объявила Аленка торжественным, не допускающим сомнений голосом.

И так она проговорила эти слова, и так потом старательно мыла под умывальником руки, и даже так держала полотенце, что ясно: она подражала врачам из кинофильмов, когда они выходят из операционной со словами: «Будет жить».

— Вот видишь, мама, а ты сказала, он мертвый.

Аленка ждала, чтобы я похвалила ее. Все-таки это она спасла жизнь птенцу.

— Конечно, ты очень хотела, чтобы Чир был живой, ну вот, так и вышло.

Мы взяли старую шапку-ушанку, постелили в нее мягкую ветошь, чтобы Чиру было уютней. Шапку закрыли лоскутом темным. Когда Чира усаживали в шапку, он открыл здоровый глаз, до этого зажмуренный, а там, где был другой глаз, розовая капля покатилась к желтому уголку клюва.