Марина Москвина - Не наступите на жука

— Чайник, Владимир Петрович, дедушка паровоза. Изобретатель паровоза Джеймс Уатт в детстве очень любил наблюдать за кипящим чайником. А какой чайник изобрел Вася Забобонов — с тремя отделениями! В первом — вода, в другом — суп, ну а в третьем — компот!

— А носик один?

— А носика три!

— Ну, это бульон, а щи наши русские не польются, — резонно замечает Владимир Петрович. — И что я скажу в РОНО? ГОРОНО? Министерстве просвещения?..

— Вы скажете: наступила великая эра переоценки ценности оценок! Да будет без примесей в чистом виде радость творчества и познания! Хотите, запишу вашу речь на листочке?

Владимир Петрович обиделся. Да, он действительно лишен был этакой ораторской жилки и произносил свои речи по бумажке. Но делал это из одного только уважения к слушателю, чтобы не растекаться мыслью по древу.

«Сами-то вы, Григорий Максович, чайник», — с досадой подумал Владимир Петрович.

«А вы, Владимир Петрович, — подумал Григорий Максович, — порядочная брюзга».

Зря Григорий Максович задирается. Что ему Владимир Петрович — мракобес? И без Григория Максовича Владимир Петрович знает, что у интернатских сильно занижен процент нежности, игровых моментов много, а чувство лени развито до жути. Но только не надо крайностей!

Надо потихоньку вкладывать в душу — немного страха, немного почтения, немного веры в авторитет… Ростки постепенно прорастут. А что вкладывает Григорий Максович, когда он скачет через скакалку, как козел?

Однако именно благодаря Григорию Максовичу наш интернат стал «английским». Случилось это так.

Однажды он основал кружок английского и записал туда весь интернат плюс самого себя и дочку Инку. Англичанкой была Валерия Викторовна, его жена.

Тут надо заметить, что в этом гигантском кружке Григорий Максович был самым отстающим. Его как вызовут по-английски, он начинает говорить и у него всплывают еврейские слова.

К примеру, вместо «квикли», что по-английски означает «быстро», он постоянно говорил «бикицер».

— Ты что, знаешь еврейский? — удивлялась Валерия Викторовна.

— Нет, — больше, чем Валерия Викторовна, удивлялся Григорий Максович.

В общем, учитель Бакштейн по характеру был точь-в-точь Александр Македонский, уничтоживший за собой мост, по которому прошел в Индию, чтоб нельзя было вернуться обратно.

Кого-то он напомнил и Женьке, новенькой из шестого «В». Прошлой осенью они с папой и Юриком ходили на концерт. Там выступал музыкант — седой, стриженый, с седой бородой, в зеленых вельветовых джинсах, с банджо. Он вышел на сцену и сказал:

— «Луизиана»! Посвящается Ларисе! Я надеюсь, в зале не так много Ларис?

Все засмеялись, он засмеялся. Публика не отрываясь смотрела на него. И когда он заиграл, запел хриплым голосом, каждый жест, каждое слово встречалось восторгом, хохотом, аплодисментами!

Пел он эту «Луизиану», конечно, поразительно. Молодежь, пожилые, какие-то старушки сидели — всем понравилось. А от него в зал — энергия, как от аккумулятора, и, главное, удовольствие, которое он сам испытывал от своей игры.

Хотя Григорий Максович, так всем казалось, не играл ни на одном музыкальном инструменте. Разве что в детстве на глиняной дудочке окарине.

Дудочку окарину подарил ему его папа. Она была гладкая, покрытая черной блестящей глазурью. В ней десять отверстий — по одному на каждый палец.

Когда Григорий Максович воевал на войне, дудочка в бою раскололась надвое.

Женька узнала эту историю и решила: во что бы то ни стало когда-нибудь где угодно раздобыть окарину и подарить ее учителю.

Но окарин почему-то нигде не продавали.

Женька искала ее, искала, у кого только ни спрашивала! Окарина, как и вообще все, что слишком уж хочется заполучить, не попадалась и ускользала. Женька не видела ее ни разу и даже понятия не имела, как она выглядит.

Однажды зимой — уже взрослой — Женька шла по Кузнецкому мосту. Скоро Новый год, был вечер, она и сама не знала, каким ветром куда ее несет, пока не добралась до угла Кузнецкого и Неглинной. Вошла в музыкальный магазин и просто так, без всякой цели, начала разглядывать ноты, валторну, балалайки, губную гармошку…

И вдруг увидела какую-то штуку — глиняную, шероховатую, величиной с огурец, и в ней было десять отверстий — по одному на каждый палец…

В Москве мороз! На елке у «Детского мира» лежал снег. И отовсюду шел пар. Пар вырывался из скрытых щелей на заснеженных газонах, из выхлопных труб автомобилей, валил сквозь сетки кухонных окон пельменной, клубился над лестницами подземных переходов… Не прошло и десяти лет, как окарина была у Женьки в кармане!