Колетт Вивье: Дом на улице Четырех Ветров

— Эй вы, там, на пятом, погасите свет, черт вас возьми!

— Смотри, — спохватилась Норетта, — а где же Соланж?.. А ты, Мишель, куда это ты собрался? — спросила она, видя, что брат уже приоткрыл дверь.

Мишель переглянулся с Жоржем.

— Я оставил в столовой пальто, — торопливо пояснил он. Скоро он и в самом деле вернулся одетый. За пазухой у него был спрятан какой-то сверток, выглядывавший из-под воротника. Норетта насмешливо улыбнулась.

— Воротник порвешь, — сказала она спокойно, — лучше уж возьми ее под мышку.

— Кого — ее? Что это значит? — пробурчал Мишель.

— Ну, коробку! С твоей любимой наборной кассой!

Мальчики растерянно переглянулись, а Норетта звонко расхохоталась.

— Вы что же, воображали, будто я ничего не замечаю? Видел бы ты, Жорж, как важничает Мишель, как он все время прячет от нас коробку! Вот перед ужином он знаешь куда ее сунул? Под буфет!

— Коли знаешь, держи язык за зубами, понятно? — свирепо отрезал Мишель.

И сразу осекся: в комнату вошла мать, неся на руках спящего Фанфана.

— Он даже не проснулся, — сказала она. — А вы готовы? Скорей побежали вниз! А где же Соланж?

— Я здесь! — произнес тоненький голосок за ее спиной. Показалась Соланж; она крепко сжимала в объятиях свою куклу. Мальчики ухмыльнулись.

— Ха, ха, ха! — рассмеялся Мишель. — Дочку притащила! А может, это камушек? Ха, ха, ха!

— Оставьте ее, — тихо сказала мать. — Соланж, детка, идем с нами в подвал.

Соланж свободной рукой уцепилась за платье Эвелины и послушно пошла за ней вниз.

На площадке уже стояли, дожидаясь остальных, супруги Моско, и весь маленький отряд начал спускаться по лестнице, ощупью находя ступеньки. Хлопали двери квартир, в темноте перекликались жильцы, но все перекрывал пронзительный голос консьержки мадам Кэли́н.

— Скорей! Уже бомбят! — крикнула она, увидев наших друзей.

Раздался оглушительный взрыв, за ним — треск зенитных орудий.

— Да, это бомба, — кивнул Моско. — Осторожней, мадам Селье, еще одна ступенька! Ну вот мы и пришли.

Все обитатели дома сгрудились в тесном сыром проходе — самой безопасной части подвала. Жан Моризо́ со второго этажа (все звали его просто мосье Жан) принес с собой свечу и поставил ее на один из ящиков. Сам он сел на другой ящик, рядом с крепким седым мужчиной — папашей Лампьо́ном с первого этажа. Увидев вошедших, Жан сразу же встал и предложил свое место Эвелине.

— Здо́рово бьют! — сказал папаша Лампьон своим зычным голосом. — Право слово, мне это напоминает Арденны, 1917 год!

— Нечего сказать, приятное воспоминание! — усмехнулся Жан, тщательно приглаживая светлые волосы. — А меня так просто тошнит от всех этих сирен! Неужели нас не могут оставить в покое?

Мадам Кэлин неодобрительно покосилась на него. Два месяца назад ее сын бежал в Испанию, чтобы оттуда пробраться в африканскую армию союзников. И настроение у консьержки было воинственное.

— Хороши бы мы были, если бы все рассуждали, как вы! — резко сказала она. — Счастье, что мой сынок не из таких! Что ж, по-вашему, не надо бить Гитлера?

— Что вы! Конечно, Гитлер — чудовище, — слегка устыдившись, буркнул Жан. — Я вот о чем: все эти продовольственные карточки, воздушные тревоги — разве это жизнь? А конца не видно! Да еще в комнате стужа… и вообще…

Он хотел было привести другие доводы, но, не найдя их, умолк и начал старательно поправлять галстук. Мишель растерянно уставился на него. Какую чепуху несет Жан! А ведь прежде Мишель его уважал, потому что Жан служил в аптеке и всегда был подтянут и хорошо одет.

— Ну, что ты скажешь? — тихо спросил он Жоржа.

Жорж громко фыркнул.

— Жан просто трус! — сказал он. — Он боится бомб! Наверно, когда он был мальчишкой, его лупили в школе на всех переменках, а он даже не давал сдачи! Слушай, а ты не мог бы поаккуратнее с наборной кассой, а? Теперь вот твоя сестра обо всем догадалась! А вдруг она при Стефане что-нибудь сболтнет, не нарочно, конечно, а просто так… Если какой-нибудь вонючий шпик вроде него пронюхает о нашей затее, все мы попадем в тюрьму.

Мишель застыл на месте с разинутым ртом. Стефан был их одноклассник, старший сын супругов Гурр, живших здесь же в доме на третьем этаже и державших по соседству москательную лавку. Родители Стефана занимались спекуляцией: они вели торговлю с оккупантами. Говорили, будто они нажили миллионы на перепродаже меховых курток. Они часто принимали у себя немецких офицеров, и с обеденного стола у них не сходили окорока, паштеты, свежие яйца. Гурры были «позором дома», как говорила консьержка. В отместку она всегда вручала им письма с опозданием на три дня. Стефан и Луи, сыновья Гурров, во все совали свой нос, подслушивали у дверей, а когда их заставали за этим занятием, нагло усмехались. Впрочем, жильцы дома старались их просто не замечать, словно они были какие-нибудь невидимки, и никто никогда с ними не разговаривал.