Константин Курбатов - Чуть-чуть считается

Приспособить кота для связи предложил Вовка.

– Вот кто будет носить наши донесения, – сказал он.

– Как носить? – спросил я. – В зубах?

– Нет, – сказал Вовка, – в зубах он не унесёт. Это тебе не собака. Мы ему ошейник сделаем.

Из ремешка от часов мы соорудили Ваське отличный ошейник. Кот пятился задом и мотал головой. Потом он ловко содрал ошейник лапами. Мы затянули ремешок ещё на одну дырку. Васька злился, фырчал, тыкался задом в шкафы и стены, но освободиться от ошейника не мог.

– Так, – сказал Вовка. – Теперь нам нужно научить его бегать на шестой этаж и обратно. Что он больше всего любит?

– Колбасу он больше всего любит, – сказал я. – «Собачью радость».

Мы купили колбасы, дали коту как следует её понюхать и выставили его на лестницу.

За дверью послышалось жалобное мяуканье.

– Порядок, – сказал Вовка. – Действует.

Мы впустили Ваську и щедро его вознаградили. Затем мы отнесли его к Вовке и повторили опыт. Мяуканья за дверью не раздалось. Мы выглянули на лестницу. Кот исчез.

Нашли мы его на третьем этаже, у моей двери. Пришлось снова тащить кота наверх. Но он упрямо не желал мяукать под чужой дверью.

Через час терпение и колбаса кончились. Васька не мяукал уже и на третьем этаже. Он налопался и сонно жмурил глаза.

Тогда мы отнесли его на чердак, посадили под старую корзину и придавили её сверху кирпичами.

– Посидит денька два, проголодается, галопом поскачет, – заверил я.

Через два дня мы дали Ваське понюхать колбасу. Мы хотели, чтобы он её сначала только понюхал. Это было в Вовкиной квартире. Кот подпрыгнул и вцепился в «собачью радость» когтями и зубами. Он шипел и рычал, как тигр. Он летал со шкафа на комод и с печки на книжные полки. Нам не удалось отбить от него колбасу. Кот проглотил весь кусок во время полётов не разжёвывая.

Мы замазали йодом царапины на руках и снова посадили Ваську под корзину.

Через полмесяца кот мяукал как на третьем этаже, так и на шестом.

И тогда мы приступили к разработке специального шифра. Нужно было придумать такой шифр, чтобы только два человека на всём земном шаре – я и Вовка – могли прочитать, что сообщается в донесениях, которые будет носить наш учёный кот.

И мы придумали. Чтобы сбить с толку Ослиную Голову, мы выкинули из русского алфавита пять букв – «ё», «й», «ъ», «ъ» и «ы». Осталось двадцать восемь букв. Половина пришлась между буквами «о» и «п». От буквы «п» мы пустили алфавит в обратную сторону. «П» под «о», «р» под «н», и так далее. Вот, как это выглядело:

а б в г д е ж з и к л м н о

я ю э щ ш ч ц х ф у т с р п

Предположим, мне нужно зашифровать слово «яма». Пожалуйста. Вместо «я» пиши «а», вместо «м» – «с», вместо «а» – «я». Получается «ася». Пусть кто-нибудь догадается, что «ася» – это «яма». Никто не догадается. Один только Вовка.

По нашему шифру Вова стал называться Эпэя. Я – Упта. Очень даже красиво. Как всё равно космическое имя Аэлита.

Васька добросовестно таскал записки. Он разжирел, обнаглел и просился на лестницу раньше, чем я успевал зашифровать очередное донесение. Ни на какую еду, кроме колбасы, он теперь и смотреть не желал.

И вот однажды я засунул ему в ошейник записку и вытурил его на лестницу. Он очень долго не возвращался. Нету и нету. Я уже собрался Эпэе звонить. Чего он там тянет? Но тут под дверью замяукало. Открываю. Васька не спеша переступил порог и стал тереться о мою ногу. Я дал ему кружок колбасы и вытащил из ошейника записку. Читаю и ничего не могу понять. На клочке бумаги, нарушая все законы конспирации, открытым текстом написано:

«Почему это я – Эпэя? И ты, между прочим, тоже не Упта, а самый настоящий дурак».

Я подумал, что у Вовки в мозгах произошло короткое замыкание. Не иначе. Я бросился к телефону.

– Ты что, соображаешь вообще или не соображаешь?

А он вдруг тоже на меня заорал:

– Где связной? Сколько ждать можно?

Ну, не иначе, как короткое замыкание.

– Сам ты дурак! – кричу я.

– Чего?

– Того!

– Повтори-ка.

– Дурак и ещё раз дурак, – отчитал я.

– Выйди давай.

– И выйду.

Мы сошлись на нейтральной территории – на площадке у окна между четвёртым и пятым этажами. Мы чуть не подрались. Но тут Эпэя заявил, что такой записки он не писал.

– А это что? – спросил я.

Он прочёл записку несколько раз и посмотрел сквозь неё на свет.

– Почерк не мой, – сказал он. – Не видишь, что ли?

Почерк действительно оказался не его.

Всё стало ясно. Кто-то перехватил моё донесение.