Алексей Мусатов - Дом на горе. Повесть

Отбившийся от табуна гнедой, в белых чулках жеребёнок неприкаянно бродил среди кустов. Заметив Витю, он доверчиво затрусил за ним следом. Мальчик хмуро покосился на него, потом с досадой топнул ногой, и жеребёнок, тонко, жалостливо заржав, отпрянул в сторону.

Может быть, пойти в Почаево, к дяде, прожить там день-два, чтобы не видеть ни ребят, ни Варьки Балашовой, ни сестры?..

Или нет, лучше заглянуть к Прахову. Всё же приятель, можно отвести душу…

Витя вспомнил, как Алёша подвёл его, и вздрогнул. Как же мало у него на свете верных друзей!..

Лес стал гуще, ветки деревьев цеплялись за куртку, царапали лицо, но Витя не замечал этого.

Потом потянулся мелкий, частый осинник, болотистая низина…

Только к сумеркам Витя вернулся к Высокову и задами усадеб пробрался к дому.

У крыльца Никита Кузьмич колол дрова. Заметив сына, шагающего проулком, он поднял голову:

- Ты что это за усадьбами путь держишь? Улица узка стала?

- Так вот… захотелось! - буркнул Витя и направился в сени.

Здесь мать рубила в деревянной колоде капусту. Она очистила белую хрустящую кочерыжку и протянула сыну:

- Погрызи вот… Ты ведь любишь кочерыжки.

Витя отмахнулся и взялся за скобу двери, ведущей в избу.

В сени вошёл Никита Кузьмич и переглянулся с женой:

- Погоди, сынок! Чего смутный такой? С комсомолом-то как? Можно поздравить?

- Кого-то можно… - глухо выдавил мальчик.

- Это почему «кого-то»?

- А потому… не приняли меня.

- То есть, как это «не приняли»? - опешил отец. - По какому ж это праву-закону?

Злое, мутное чувство снова поднялось в душе мальчика:

- Варька Балашова с Ручьёвым зло на меня имеют, я к ним в бригаду не записался. Вот и подговорили ребят. Те на меня и навалились: я такой, я сякой…

- Витя, как ты можешь так говорить! - раздался удивлённый голос Галины Никитичны, которая только что вошла в сени. - Неужели ты так ничего и не понял?

- А-а, дочка заявилась! - усмехнулся Никита Кузьмич. - Что ж братца родного под защиту не взяла?.. Или твоему слову веры нет?

- Сестрица у меня такая… - язвительно сказал Витя. - Что ребята ни скажут, она со всем согласна. И тоже против меня голос подала.

- Вот оно как! - Никита Кузьмич покачал головой. - Родство, значит, насмарку пошло!.. Ну, а директор при каком мнении? Тоже с тобой согласен?

- Фёдора Семёновича не было на заседании, - сказала Галина Никитична. - Он в район уехал.

- Значит, одна всем заправляла? За старшую над ребятами была?.. И такое допустила! Эх, дочка, дочка!

- А может, и впрямь, сынок, провинился ты в чём перед ребятами? - пристально посмотрела на Витю мать. - Так признайся!

Никита Кузьмич недовольно махнул на неё рукой:

- Какая у него может быть провинность! Витя ж для школы находка: и учится хорошо, и на баяне мастак играть, и по рисованию спец… Вот и завидуют парню. Да ещё эта школьная бригада всех попутала!..

- Нехорошо ты говоришь, отец, - нахмурилась дочь. - Бригада тут ни при чём. Ты лучше спроси, почему Витя про худую лодку молчал!

Галина Никитична рассказала про случай на Спиридоновом озере.

Мать ахнула, выронила из рук тяпку, а Никита Кузьмич крякнул, словно обжёгся:

- Это правда, сынок?

- Так не артельная же лодка, а наша, личная! - Витя пожал плечами. - Кому какое до этого дело!

- Так-то оно так, - нахмурился отец, - а всё же ты лишку хватил. Минуло то время, когда каждый за свою лодку или, там, за свою телегу дрожал, от соседа прятал… В омут кануло.

- Вот видишь, отец! Товарищи не зря против Вити выступили… - сказала Галина Никитична.

- Какое там «не зря»! - с досадой возразил Никита Кузьмич. - Проштрафился мальчишка по недомыслию, а вы уж и размахнулись!

- Дело не в одной только лодке. Послушал бы, как школьники на комитете выступали! Честно, открыто, требовательно! Доброе имя комсомола им дороже всего… - И Галина Никитична принялась объяснять, за что товарищи осудили Витю. - Надо тебе подумать, отец, всё ли у нас в семье ладно. Балуешь ты Витю, меры не знаешь. Вот он и заважничал, выше других себя ставит.

- Что-что, а меня, сделай милость, от поучений избавь! - рассердился Никита Кузьмич. - Я тебе не школьник за партой… А насчёт «балуешь» так скажу: меня отец с двенадцати лет отдал в чужие руки, к сапожнику в учение. Нужда заставила. Так я всего отведал: и брани, и зуботычин, и труда тяжкого. Для семьи как отрезанный ломоть был, никто меня не опекал… Так зачем же моему сыну такую жизнь знать? Нужда нас не подпирает, не старое время. И пусть он живёт в своё удовольствие, сил набирает, никаких тревог не ведает… Пусть знает, что отец сына в обиду не даст.