Лев Брандт: Пират

Щенки соскучились по теплому молоку и быстро прильнули к соскам, но вели они себя странно, барахтались и толкали друг друга, как будто забыли свои обычные места.

Наконец все успокоились и принялись сосать; лежа на боку, Альма тщательно одного за другим облизала их.

Они, верно, казались ей самыми красивыми на свете, и даже этот, самый беспомощный и самый головастый, который долго не мог найти себе соска и толкал других большой головой, с трудом державшейся на крохотном туловище. И он тоже, верно, казался ей красавцем, иначе она не стала бы так долго его облизывать. Она лизала его до тех пор, пока совсем не пропал волчий, враждебный ей запах.

Уродливый головастый щенок, по масти больше всего похожий на нее из всего помета, заснул у Альмы под животом, в той самой позе, в которой еще несколько часов назад лежал в животе у волчицы.

Двенадцать дней болезни сильно истощили волчицу, она с трудом ковыляла на трех ногах и, высунув язык, хрипло дышала; только раз она остановилась, спрятавшись за куст, навострив уши, потянула воздух. Но через полминуты она уже двинулась дальше, а из-за другого куста отделился большой лобастый волк и потрусил с ней рядом, приноравливая свой шаг к медленному ходу волчицы.

Чем ближе оставалось до логова, тем торопливее двигалась волчица. Но, когда показались высоко задранные корневища опрокинутой ели, волчица резко замедлила шаг и осторожно несколько раз обошла вокруг поваленного дерева. Большой лобастый волк теперь шел следом за ней. Волчица прокралась к логову и заглянула внутрь; она вздрагивала, словно ожидала встретить засаду.

Но засады не было, не было ни логова, ни детей. На месте логова лежал развороченный мох, и неподалеку от него виднелось темное пятно.

Лесные звери и птицы начисто уничтожили остатки волчат, и теперь только жучки-могильщики, заканчивая их работу, рылись в земле, медленно шевеля прошлогодние, потемневшие листья.

Даже запаха детей не обнаружила волчица. В логове пахло сыростью, прелыми листьями; к этим запахам примешивался легкий, едва уловимый запах падали. Но, кроме этих запахов, волчица обнаружила еще один, чужой и враждебный. Это следы опаленных порохом листьев и куча серой табачной золы. Волчица взъерошила шерсть и так быстро отпрянула назад, что едва не сшибла с ног своего спутника. Волчица еще несколько раз обошла вокруг логова, обнюхивая каждую пядь земли, пока не остановилась среди поляны, не зная, что делать дальше. Затем, опустив голову, заковыляла в ту сторону, откуда слышался собачий лай и откуда ветер приносил сложные, всегда враждебные ей запахи.

Большой лобастый волк сначала отстал и недоверчиво наблюдал за подругой, но та, ни разу не оглянувшись, ковыляла на трех ногах туда, откуда ветер приносил те самые запахи, которые оставил после себя человек, разоривший ее логово. Когда волчица скрылась за ближайшими деревьями, волк поднялся и пошел за ней следом. Волчица остановилась у самого поселка, — дальше идти было некуда. Сбоку плескалась и стонала по-весеннему неспокойная река, а впереди виднелся высокий забор лесного склада.

Худая, костлявая волчица, с торчащими ребрами и шерстью, повисшей патлами, забралась на пригорок и, присев, замерла.

В поселке еще кое-где светились огни, изредка слышались человеческие голоса и беспокойно лаяли собаки.

Худая лохматая волчица, держа на весу переднюю лапу, сидела на пригорке. Позади нее замер неподвижный, как изваяние, лобастый черноспинный волк. Прищуренными, узкими, раскосыми глазами волки смотрели на огоньки поселка, прислушиваясь к собачьему лаю, и, казалось, считали врагов.

Потом волчица медленно задрала голову и, вытянув худую лохматую шею, завыла.

Выла она, то опуская, то поднимая голос, и в двух-трех нотах этой звериной песни была огромная тоска, боль, жалоба и угроза.

И сразу же в ответ волчице откликнулся разноголосый собачий хор. Собаки, услышав так близко врага, лаяли яростно, остервенело, до спазмы в горле. Отрывисто и хрипло брехали старые псы. Молодые начинали горячо, подбадривая себя, но от излишнего усердия срывались и переходили на испуганный истерический вой.

Казалось, что собаки изо всех сил старались, но не могли заглушить одинокий протяжный голос волчицы.

Волчица выла пронзительно, громко и перекрывала остервенелый собачий хор. Трудно было понять, как в этом иссохшем, полуживом теле могла удержаться еще такая сила звука.

Но вот, помогая волчице, поднял лобастую голову волк и, глядя на звезды, протяжно и грозно затянул одну басовую ноту. И совсем близко и дружно, на разные лады, залаяли и завыли переярки, а немного погодя, в соседнем лесу, отозвалась еще одна волчья пара.