Мария Грипе: ...И белые тени в лесу

– Это наш папа, да?

Помню, что Каролина отвернулась и ничего не ответила.

– Каролина, скажи, это наш папа? – повторила я. Слова, которые последовали за этим, стерлись у меня из памяти, бесспорным остается лишь то, что тогда я уверилась в своей правоте – в том, что у меня и у Каролины общий отец. Мой папа.

Множество противоречивых чувств проснулись во мне в ту минуту, но радость затмила все: быть сестрой Каролины казалось мне чем-то вроде знака отличия. Поначалу она, конечно, настаивала на том, что мы сестры только наполовину, но я не хотела ничего знать: она была моей сестрой, и точка!

Но ведь она также приходилась сестрой Роланду и Наде. И мы не могли забывать об этом. Разве они не имели права узнать правду?

А папа?.. Я считала, что больше нельзя держать его в неведении, нельзя, чтобы он относился к Каролине иначе, чем к нам, своим детям! Необходимо открыть ему, что наша новая горничная – его дочь. Нужно рассказать ему об этом немедленно!

Но Каролина ничего не желала рассказывать. Она никак не хотела понять, что остальным до этого тоже есть дело.

– Пойми, не могу же я испытывать ко всей семье те чувства, какие испытываешь ты, выросшая в этом доме, – сказала она. – Это твоя семья, но я ее своей не считаю.

Я пыталась спорить и напомнила, как много она значит для Роланда и для Нади.

– Вот видишь! Тем более мы должны молчать! – воскликнула Каролина.

Кто знает, будут ли они так же ее любить, когда узнают, что она их сестра. Каролина была неумолима, и все мои доводы оказались напрасны.

– Ты и обо мне немного подумай, – продолжала она. – Представь, у меня ведь прибавится целых две сестры и один брат, а у тебя – только сестра. Совсем другое дело.

Когда-нибудь в будущем она, наверное, сможет посвятить в тайну и остальных, но не теперь. Пока ей достаточно и одной сестры.

Тут Каролина коротко рассмеялась, но потом снова стала серьезной.

– Есть ведь еще кое-кто, о ком ты, кажется, совсем забыла. Что, по-твоему, скажет госпожа?

«Госпожа» – это моя мама, которая не была мамой Каролины и, разумеется, как и мы все, ничего не знала. Каролина права, ради мамы мы должны все тщательно взвесить.

Но с другой стороны, рано или поздно правда выйдет наружу. И тогда я бы не хотела оказаться на мамином месте и узнать, что меня обманывали столько времени. Я считала, что рассказать ей все должен папа. Мама очень любила Каролину и, наверное, смогла бы понять…

– Глупости! – безжалостно перебила Каролина. – Не будь ребенком. Если она узнает, что господин… да тут такое начнется! Неужели ты не понимаешь?

Она вздохнула. Я не нашлась, что ответить. Меня всегда больно задевало, когда Каролина называла родителей господином и госпожой. Она делала это с особой интонацией, чуть насмешливо, и в глазах у нее появлялся странный блеск. Мне это было неприятно.

– Ты можешь хотя бы папу не называть господином!

– Почему?

– Потому что он твой отец!

– Замечательно! – Каролина вытаращила на меня глаза. – Берта, милая, ты, кажется, слишком много болтаешь. Иногда не мешает поработать и головой!

– Не называй меня Бертой! Ты ведь знаешь, я этого терпеть не могу!

Она взглянула на меня с ухмылкой, я покраснела. От злобы и сознания собственного бессилия кулаки у меня невольно сжались. Каролина тряхнула головой и, смиренно вздохнув, сказала, будто по заученному:

– Да-да, знаю… Берту Бертой не называть. Госпожу госпожой не называть. А господина мне лучше звать папой. Чем бы все это кончилось, будь твоя воля?

В ее голосе слышались скорее грусть и усталость, чем вызов. Но уже в следующий миг она весело рассмеялась:

– Ну почему с тобой всегда так непросто?

Каролина обняла меня – и последнее слово осталось за ней. Я знала, что становлюсь обманщицей, но бороться больше не было сил. К тому же в глубине души я сознавала, что Каролина права. Она была умнее.

Тем не менее этот разговор поверг меня в большую растерянность. Наши споры всегда заканчивались одинаково. Мне еще ни разу не удавалось настоять на своем. Была ли я уверена в своей правоте или нет – не имело значения: Каролина всегда умела меня запутать и сделать так, чтобы я наговорила глупостей. Я прекрасно видела, как это происходит: мысли у меня были правильные, только слова никуда не годились. И во рту словно была какая-то каша. Больше того. Каролине неизменно удавалось перетянуть меня на свою сторону. Она ненавязчиво заставляла меня изменить мнение и убеждала в своей правоте. В том, что я все выдумала и снова делаю из мухи слона. Уж ей-то лучше знать! У Каролины все выходило просто и естественно. После разговора с ней на душе у меня становилось легче. И я охотно позволяла ей меня успокоить.