Анатолий Алексин - Дым без огня

— Поняла.

— Это тебе мое педагогическое завещание. Опять я про смерть… Хотя поэты, например, всегда думали о любви и смерти!

Он азартно подмигнул медсестре. Но она по молодости слишком строго предупредила, что время посещений уже истекло.

— Вскормленный в неволе орел молодой!… - посочувствовал себе самому Алексей Алексеевич.

И бойко зашагал по больничному парку. Потом обернулся и, сложив руки рупором, точно был где-то на фронтовой переправе, крикнул:

— Саша, будь на посту! Но так, будто на посту двое… Создай этот мираж!

— Спи спокойно, Алеха! Тьфу ты…

Александр Степанович оборвал себя и подумал, что дочь права: в русском языке каждое слово и все ходячие выражения имеют смысл остро определенный. Надо думать, что говоришь!

— Это ты правильно сформулировал! — все еще сквозь рупор согласился Алексей Алексеевич.

Расхохотался и пошел дальше.

— Ты не рассказывал ему о своих… приступах? — спросила Катя дедушку, когда они возвращались от Алексея Алексеевича.

— Зачем? Пусть думает, что я в силах действовать за двоих.

— Но ведь у тебя тоже есть… прогрессирующий фон. Фронтовая контузия…

— Ну и что? — по-ректорски бодро ответил Александр Степанович.

Катя знала, что стоять на посту за двоих ему помогает Вася. И что именно он создает впечатление, будто на посту стоит человек не только с львиной внешностью, но и с львиным здоровьем.

В отсутствие ректора Александр Степанович считался исполняющим его обязанности.

— Но не следует принимать временные права и обязанности за постоянные, за свои, — говорил он дома. — Поэтому я не покидаю проректорской комнаты, — и в кабинет Алехи перебираться не собираюсь. Хотя предлагают. Говорят, из проректорского кабинета распоряжения и звучат всего-навсего по-проректорски.

— Правильно делаешь, — согласилась Юлия Александровна — Зачем садиться в чужое кресло? Сиди на своем стуле.

Дедушка продолжал сидеть на своем стуле… Но когда чувствовал, что может сползти с него на пол, как с того березового пня на траву, поспешно звонил Васе и говорил:

— Мне что-то не по себе.

И Вася, по-деловому вытянув шею, не выдавая тревоги, поднимался со второго этажа на третий, где располагалось высшее институтское руководство.

В минуты сердечных приступов, «усугубленных последствиями контузии», Александру Степановичу непременно виделся пень, вызывавший ощущение обезглавленности, утерянной мощи. «Почему бесчувственного человека сравнивают с деревом, а дурака с пнем? — не раз недоумевал Александр Степанович. — Дерево, его всепроникающая корневая система — это же олицетворение жизни и, стало быть, чувств. А могучие пни? Сколько в них мудрой скорби… Может быть, все ходячие сравнения и словесные обороты обладают четкой определенностью, но бесспорностью — далеко не все».

Александр Степанович и Вася запирались в проректорской комнате… Врачей условились ни при каких обстоятельствах не вызывать.

— Фамилия Туманов, — говорил Александру Степановичу, гуляя по больничному парку, его друг ректор, — намекает на то, что институт наш плывет, как в тумане, «без руля и без ветрил». Так что ты, Саша, обязан выглядеть морским волком! Впрочем, львом… Это на тебя больше похоже!

И Александр Степанович держался. Вася уже изучил повадки малининских приступов — и научился отбивать их атаки, даже обращать их в бегство.

— Ты, Вася, можешь стать по совместительству деканом в мединституте, — восторгался Александр Степанович, возвращаясь в нормальное рабочее состояние. — Но признайся: и в педагогику и в медицину продвинул тебя я!

— Вы, Александр Степанович… Вы! — трепетно соглашался Кульков.

Операция «Пень» называл каждый такой случай Александр Степанович. Юлия Александровна в эти операции посвящена не была. Поэтому она сказала отцу: — В институте считают, что ты без Васиных подсказок не способен решить ни одной задачи. Запираетесь как влюбленные!

— Коллегиальность! — отшучивался Малинин.

— Двое в запертой, отгороженной от всех комнате — это не коллегиальность, а групповщина.

«Еще немного — и она произнесет столь любимое дедушкой слово „семейственность“, — ужасалась Катя. — Сколько можно терпеть эту несправедливость? Я должна доказать, что Вася — рыцарь, спаситель… Обязана! Но как это сделать?»

В свободные часы Александр Степанович пытался развлекать семью, чтобы Юлия Александровна не ощущала одиночества. Но она ощущала — и это иногда прорывалось беспричинным, как считала Катя, раздражением.