Натаниель Готорн: Снеговичка

— Милая моя женушка, — ответствовал муж, от души смеясь, — да ты у меня такой же ребенок, как Фиалка с Пионом!

В определенном смысле, так оно и было; ибо на протяжении всей жизни миссис Линдси сберегала в сердце детскую простоту и веру, чистую и незамутненную, как хрусталь; и, на все глядя сквозь эту прозрачную среду, порою прозревала истины столь глубокие, что прочие люди смеялись над ними, почитая чепухой и нелепостью.

Но добрейший мистер Линдси уже вошел в сад, вырвавшись от двух детей, что по-прежнему пронзительно кричали ему вслед, умоляя оставить снеговичку в покое: пусть себе играет в свое удовольствие на холодном западном ветру. При его приближении дрозды разлетелись в разные стороны. Одетая в белое малютка тоже метнулась назад, покачивая головкой, — дескать, не тронь меня! — и, словно проказы ради, завлекая его за собою в самые глубокие заносы. Один раз сей достойный джентльмен споткнулся и упал лицом в сугроб; так что, вновь поднявшись на ноги, весь облепленный снегом, что так и лип к плотному морскому сукну, видом своим он смахивал на белого, стылого снеговика изрядных размеров. Кое-кто из соседей, глянув его в окно, подивился: и что такое нашло на беднягу мистера Линдси, чтобы бегать по саду за поземкой, гонимой туда-сюда западным ветром! Наконец, затратив немало трудов, он загнал-таки маленькую незнакомку в угол, отрезав ей путь к отступлению. Все это время жена его наблюдала за происходящим и потрясенно подмечала, как ярко сверкает и искрится снеговичка в сгущающихся сумерках, разливая вокруг мерцающий свет, а теперь, загнанная в угол, просто-таки сияет точно звезда! Таким морозным блеском блестит сосулька в лунном свете. И подумала жена: странно это, что достойный мистер Линдси ничего примечательного в снеговичке не усматривает.

— Иди-ка сюда, маленькая причудница! — воскликнул сей превосходный джентльмен, хватая девочку за руку. — Вот я тебя и поймал; хочешь не хочешь, а быть тебе в тепле и уюте! Мы наденем на твои замерзшие ножки отличные теплые шерстяные чулки и закутаем тебя в славную плотную шаль. Боюсь, твой бедный побелевший носишко совсем обморожен. Но это дело поправимое. А ну, марш-ка в дом!

И с самой что ни на есть благожелательной улыбкой на проницательном, хотя и пурпурном от мороза лице, джентльмен сей, действующий из самых лучших побуждений, взял снеговичку за руку и повел ее к дому. Понуро и неохотно побрела она за мистером Линдси; блеск и свет, озарявшие ее фигурку, погасли. Если еще минуту назад она походила на яркий, морозный, звездный вечер, у зимнего горизонта подсвеченный кармазинно-красным, то теперь казалась унылой и безрадостной, точно оттепель. Едва добрейший мистер Линдси с девочкой поднялись на крыльцо, Фиалка и Пион заглянули в лицо отца, — в глазах детей стояли слезы, что замерзали, не успев сбежать по щекам, — и вновь принялись умолять его не вводить снеговичку в дом.

— Не вводить в дом! — воскликнул добросердечный джентльмен. — Да ты, никак, в уме повредилась, моя маленькая Фиалка! — ты совсем не в себе, мой крошка-Пион! Бедняжка и без того так озябла, что ее ручонка едва не заледенила мою, невзирая на плотные перчатки. Или вы хотите, чтобы она до смерти замерзла?

А пока мистер Линдси поднимался вверх по ступеням, жена его вновь пригляделась к маленькой, одетой в белое незнакомке, — долгим, внимательным, почти благоговейным взглядом. Она сама не знала, чудится ей это или нет, но поневоле думала, что различает легкий след пальчиков Фиалки на детской шейке. Впечатление было такое, словно Фиалка, лепя снеговичку, ласково похлопала ее ручонкой, а отпечаток стереть не озаботилась.

— Право же, муженек, — молвила мать, возвращаясь к мысли о том, что ангелы с таким же удовольствием поиграли бы с Фиалкой и Пионом, как и она сама, — право же, она поразительно похожа на снегурочку! Я и впрямь верю, что она сделана из снега!

В это самое мгновение вновь налетел порыв западного ветра, и вновь снеговичка заискрилась точно звездочка.

— Из снега! — повторил добрейший мистер Линдси, заставляя упирающуюся гостью переступить порог гостеприимного дома, — Стоит ли удивляться, что она похожа на снегурочку! Она же замерзла до полусмерти, бедная малютка! Но жаркое пламя все поправит!

И, не тратя лишних слов и опять-таки с самыми лучшими намерениями этот в высшей степени благожелательный и здравомыслящий джентльмен увел одетую в белое девочку, — что делалась все грустнее, и грустнее, и грустнее, — с морозного воздуха в уютную гостиную. Гейденбергская печка, доверху наполненная жарко пылающим антрацитом, струила яркое зарево сквозь слюдяное окошко железной дверцы. На печке радостно побулькивала кастрюля с водой; над ней поднимался пар. По комнате разливался душный, жаркий запах. Термометр, висящий на противоположной от плиты стене, показывал восемьдесят градусов по Фаренгейту. Гостиная, завешанная алыми шторами и застланная алым ковром, на вид казалась столь же жарко натопленной, как и по ощущению. Разница между здешней атмосферой и холодными, зимними сумерками на улице была такова, как если бы в одно мгновение перенестись из Новой Земли в самую знойную часть Индии, или с Северного полюса — прямо в духовку. Словом, самое «подходящее» было место для маленькой, одетой в белое незнакомки!