Лариса Румарчук - Зеленый велосипед на зеленой лужайке

А Свету я не встречала больше никогда. Но ведь жизнь еще не кончилась, и, быть может, мы еще где-нибудь когда-нибудь увидимся. Только узнаем ли мы друг друга?

Иногда мне кажется, что когда-нибудь на летней улице в пятнах света и тени я увижу легкую девочку с волосами, вставшими над головой сиянием, и крикну ей: «Света!» А она оглянется, сдвинув тонкие светлые брови, посмотрит на меня с недоумением и скажет:

— Вы обознались…

…И Лиля взялась обучить меня. Каждый день мы оставались после уроков. Лиля, маленькая, щупленькая, становилась в угол, спиной к печке, упирала руки в боки, вытягивала ногу в черной лодочке и начинала:

Я шла за ней, сосредоточенно глядя ей в ноги, и повторяла ее движения. Шнурки на моих полуботинках подскакивали и болтались. Так мы доходили до окна, поворачивались и двигались обратно. Потом Лиля садилась на учительский стол и, свесив ноги, наблюдала, как я танцую.

Учение шло туго. Главное, я никак не могла отличить краковяк от венгерки, а бостон от танго. И только падеспань знала хорошо, потому что, когда Лиля «заводила» мотив, я сейчас же переводила его в слова: «Падеспанец — хорошенький танец». Тут уж не ошибешься, ведь ясно сказано: падеспанец.

— Ненавижу мотив без слов, — говорила я сердито.

— Какие глупости, — отвечала Лиля. — При чем тут слова? Никто не виноват, что тебе медведь на ухо наступил.

…Но вот стаял снег, потеплел воздух, открылись танцплощадки, и Лиля повела меня на танцы.

Я хорошо знала эту танцплощадку: она размещалась в парке у кинотеатра. Перед сеансом и после я всегда стояла в толпе зевак и смотрела на танцующих, как они шаркали подошвами по серому дощатому полу, причем всегда казалось, что ноги прилипают к доскам. При этом шарканье получалось таким громким, что чуть ли не заглушало музыку. И вот впервые я шла сюда танцевать. Ей-богу, насколько спокойнее было стоять и смотреть издали. На мгновение я так позавидовала всем этим безбилетникам, плотно обступившим веранду.

Но делать нечего. Лиля уже скинула с ноги туфлю и, ловко вытащив из-под пятки десятирублевку, протянула ее кассирше. Мы протолкались сквозь толпу, и вот…

В парке было прохладно, а здесь — почему-то жарко, хотя веранда открытая. Может, это от ламп так пекло. Гирлянды лампочек были пропущены сквозь ветки лип. Подсвеченные деревья красиво светились. Но мне было не до красоты. Меня подташнивало от волнения и страха. Я потянула Лилю в угол, но она сказала:

— Глупости какие, там весь вечер простоишь, — и вывела меня на самое освещенное место. Мы стояли у всех на виду, так близко к центру, что танцующие задевали нас.

— Со старыми хрычами не ходи. Прижиматься не разрешай. Нетрезвым отказывай, — поучала Лиля. А глаза ее так и бегали по веранде.

Когда начинался танец, она шептала мне: «Это венгерка. Можешь идти спокойно. Это молдаванеска. Мы учили».

— Постой, — говорила я беспомощно. — Я что-то забыла движения. Как начинается?

— Это когда парень тебя перекручивает. Ясно? Ну, под рукой у него проходишь.

— А-а, — вспоминала я, — это когда он на колено становится?

— Ага.

— А почему они не становятся?

— Почему-почему! Стыдно им. Понятно?

Наконец Лилю пригласили. «Слушай музыку», — только и успела шепнуть она. Это на тот случай, если меня тоже пригласят. Я осталась одна. До чего это было неловко — стоять и ждать, когда тебя соизволят пригласить. Я сделала вид, будто вовсе не хочу этого, а просто так смотрю на танцующих. Вообще-то я и на самом деле не хотела и шептала про себя: хоть бы никто не подошел, хоть бы никто не подошел.

Но в жизни все получается наоборот. Я уже не раз убеждалась в этом.

«Вы танцуете?» — услышала я глухой голос.

Мы вошли в круг, и тут я с ужасом обнаружила, что не могу понять, какой это танец. Я посмотрела на пару впереди меня. Они делали какие-то замысловатые фигуры. Неужели бостон? Спина у меня похолодела; между тем мой партнер, не подозревая о моих муках, подхватил меня за талию и стал кружить. Я плохо поддавалась. Я чувствовала, какая у меня несгибаемая талия и как ему трудно поворачивать меня.