Лариса Румарчук - Зеленый велосипед на зеленой лужайке

Начальника вокзала мы отыскали на самых дальних путях. Он стоял возле закопченных пассажирских вагонов и разговаривал с путевыми рабочими.

Мы остановились в стороне, не решаясь прервать их (боялись рассердить начальника), и в то же время ждать тоже было нельзя. Наконец Лариса Андреевна откашлялась и шагнула вперед.

Начальник выслушал ее внимательно, правда, не отрывая глаз от земли, где, присев на корточки возле колеса, что-то завинчивал рабочий, и, помолчав, сказал:

— Ну что ж, гражданка, постараемся вам помочь. Посадим на пассажирский. Догоните свой состав на следующей станции. Даже не догоните, а перегоните. Пассажирский придет туда раньше, так что вам еще пару часиков придется его обождать.

— Ой, спасибо! — воскликнула мама. — А то мы, вы понимаете, побежали на рынок…

Лариса Андреевна незаметно наступила маме на ногу, и мама сконфуженно замолчала.

— Все сдвинулось, все перемещается, — с неожиданным раздражением проговорил начальник. — Поезда идут и идут. Не успеваем отправлять. И все торопятся, все просят: быстрее, быстрее! Никто не хочет ждать. Вся Россия на колесах.

С этими словами он действительно посмотрел на колеса, как бы призывая их в свидетели своей правоты; путевой рабочий что-то сосредоточенно завинчивал, кряхтя от натуги. И тут взгляд начальника упал на Майку.

— Это еще что такое? Почему на путях собака? Ты привел? — грозно спросил он у рабочего.

— Моя дармоедка на цепи сидит! — хмуро отозвался тот, не удостоив взглядом ни начальника, ни Майку. И добавил: — Видно, эта за бабами увязалась.

— Какие еще бабы? — нахмурился начальник.

Я видела, что он все более раздражается, и это пугало меня.

— Да те, что к поездам выходят… торговки.

— А ну, брысь отсюдова! — И начальник в сердцах топнул на Майку ногой.

Майка отскочила и злобно зарычала. Ее черная шерсть встала дыбом, пасть ощерилась, кожа возле рта загнулась, открывая клыки.

— Ах ты!.. — Начальник ругнулся и поднял с земли камешек.

— Не трогайте Майку. Это наша собака! — вскричала я и загородила собой Майку.

— Ва-ша? — Начальник уставился на меня, потом на Ларису Андреевну, потом на маму. — Вы что же это мне здесь голову морочите, граждане? Вы что же, надеетесь, что я вас в плацкартный вагон с собакой? А там — женщины. А там — дети.

— Она не кусается, — робко сказала мама.

— Не положено, — отрезал начальник.

— Мы ее от самой Уфы везем, — упавшим голосом вставила я.

Но начальник уже не слушал. Он уходил по шпалам тяжелыми шагами уставшего человека.

Майка подпрыгнула и лизнула маму в щеку. Словно благодарила за заступничество. В другое время мама бы рассердилась, а тут, наоборот, растрогалась.

— Ах, Майка, Майка, бедная ты моя собачина. Придется тебе, видно, оставаться на этой станции.

— Надо что-то делать, — озабоченно сказала Лариса Андреевна и решительно обернулась к рабочему: — Товарищ, вам не нужна собака? Или, может, кому из соседей?

— Своих девать некуда, — нехотя отозвался рабочий и добавил то ли в шутку, то ли всерьез: — А вы ее… это… в рюкзак…

— Как в рюкзак? — растерянно переспросила мама, переводя глаза с рабочего на Майку, с Майки — на Ларису Андреевну.

— Ой, правда! — воскликнула я и бросилась обнимать Майку.

— А как же картошка? — сказала Лариса Андреевна.

— Ах, да бог с ней, с картошкой, — засмеялась мама и стала стаскивать с Ларисы Андреевны рюкзак.

Но Ларисе Андреевне, кажется, вовсе не понравилась наша затея. Кажется, она предпочла бы сохранить картошку. Во всяком случае, ее лицо не выражало ни одобрения, ни радости. Зато мы трое были просто счастливы.

Остается один практический вопрос: куда девать картошку? Не высыпать же ее здесь, на шпалах?! Но нас опять спасает рабочий. Он отводит маму к маленькому домику на путях и великодушно разрешает ссыпать картошку прямо на пол. И вот я уже заталкиваю в рюкзак сопротивляющуюся Майку, затягиваю, но не крепко, узел. Мне ужасно весело, что все так сложилось. И маме тоже весело. Правда, Майке не очень весело: она барахтается в мешке и повизгивает.

— Ну уж теперь несите рюкзак сами. А я умываю руки, — говорит Лариса Андреевна и отворачивается от нас.

— Я понесу, я!

Но мешок даже не сдвигается с места.

Мама приседает на корточки, и я водворяю ей на спину рюкзак. Он шевелится, как живой. Да ведь он и вправду живой. Я иду рядом, поддерживаю снизу, чтобы маме было не так тяжело, и поглаживаю, чтобы успокоить Майку. И еще шепчу: