Сильвия Раннамаа - Приемная мать

Однажды бабушка сказала:

— У тебя, Кадри, законы сердца превыше всего. В этом ты пошла в свою покойную мать. Таким людям трудно на свете. Как ты будешь жить? За кого когда-нибудь замуж выйдешь? Мои глаза этого уже не уви­дят. А как бы я хотела, чтобы рядом с тобой был на­стоящий человек. Такой, как этот Урмас. Нечего отне­киваться! Ты уже не маленькая. А я-то знаю людей и жизнь. Вот из таких мальчишек, что умеют разделить материнские беды и осмеливаются вступиться за сла­бого, вот из них-то и вырастают настоящие люди....

Тогда бабушкины слова заставили меня покраснеть от досады и в то же время рассмешили. Ведь я же незнала, что уже через неделю бабушки не станет. А она продолжала:

— Так оно и бывает. Смолоду один смех да веселье. Со смехом гонитесь за большим счастьем, смеясь, выхо­дите замуж, а жизнь — дело серьезное...

Там, на морском камне, вдвоем с Урмасом я думала о бабушкиных словах. Море делало эти слова значи­тельными, а лунный свет — прекрасными. Именно те­перь, именно здесь, мне хотелось что-то из них передать Урмасу. Хотелось сказать ему на прощанье что-то ти­хое, что сохранилось бы навсегда. Но Урмас опередил меня:

— Кадри!

Это было неожиданно резко. Я повернулась к лунному свету и к Урмасу. Пусть он сам скажет эти слова мне на прощанье, как напутствие. Я ждала. Даже дыханье затаила.

— Кадри, почему ты солгала?

Та-ак?! Я шлепнулась на камень, так что нога со­скользнула по колено в воду.

— Что такое? Урмас, в чем дело?

Вылила из тенниски воду и, открыв рот, снизу вверх смотрела в очень сердитое, почти злое лицо Урмаса. Вот тебе и «законы сердца» и «лебедь мечты»!

— Ну, конечно же, солгала. Ясно! Все время притво­рялась. Кадри, сама-то ты понимаешь, что ты де­лаешь? Выходит, тебе на все наплевать. Одни какие-то капризы. Надоест на одном месте, мчишься в другое. Для тебя, выходит, пустяки — уехать отсюда? Инте­ресно ведь, заманчиво. Разнообразие в однообразной, серой жизни, не так ли?

Ага-а! Так вот в чем дело. Волей-неволей пришлось рассказать Урмасу о том ночном шепоте и еще о мно­гом другом. Но теперь я и сама увидела все это в но­вом свете. Вся эта история мне больше не представля­лась такой оскорбительной и несправедливой. Не знаю, кто мне помог — море, лунный свет или Урмас? Ведь с Урмасом даже алгебра кажется легче.

А Урмас слушал меня и бросал в воду камушки. Нельзя сказать, что выражение его лица заметно смяг­чилось. Когда я кончила свой рассказ, он все еще бро­сал камушки.

— Знаешь, что я тебе скажу! Читай поменьше ска­зок и не воображай всякой ерунды. Тоже мне, забитая Золушка! А рта раскрыть не умеешь. Все молчишь и уступаешь. Так тобой всегда будут помыкать, неужели ты этого не понимаешь? На твоем месте я прежде всего постарался бы все выяснить, а не стал бы разыгрывать из себя великомученика. Если ты с чем-то не согласна, тогда заяви, что не согласна. А если ты действительно находишь, что твоя мачеха права и если так уж хочешь уступить, то надо было это сделать сразу. Пока она еще старалась быть с тобой доброй. Знаешь, что я сей­час подумал: пожалуй, мачеха должна была с самого начала задать тебе хорошую трепку, и не было бы ни­каких фокусов.

Бум-бум-трах! Бум-бум-трах! Как тяжелый пуле­мет. А я-то, дурочка, ждала красивых прощальных слов.

И совершенно неожиданно получилось, что Урмас просто отчитал меня. Так основательно отчитал, как после бабушки никто никогда не отчитывал. Но чем резче Урмас меня обвинял и бранил, тем яснее мне ста­новилось, что за всем этим только одно — боль от пред­стоящей разлуки со мной — и тем веселее мне стано­вилось. Если бы Урмас был, например, Анне, то я от радости просто бросилась бы ему на шею и сразу ска­зала бы: Ты прав! Тысячу раз прав, распекая меня. Я понимаю только одно — я нужна тебе, а ты мне в миллион раз нужнее.

И тут вдруг выплыло самое плохое в обвинениях Урмаса: зачем я все это от него скрывала? Теперь в го­лосе Урмаса не было ни раздражения, ни ожесточения. Только сейчас я поняла, что я наделала.

Нет, Урмас, не думай так! Это не было недоверием. Считай, что это была трусость, потому что так оно и есть! Я очень боялась минуты, которая теперь насту­пила — неужели ты не понимаешь, Урмас? Ты должен меня понять. Все остальное неважно.

Да, Урмас, я знала, что ты уже на этой неделе уедешь с отцом на летние каникулы работать в деревню. Се­годня мы расстанемся. Урмас, друг мой, разве было бы легче, если бы ты знал об этом раньше? Ведь ты не думаешь, что я умышленно могу причинить тебе боль?