Сильвия Раннамаа - Приемная мать

Настолько все-таки я сумела стать заместителем бес­сердечного бога Марелле, что смогла ей сообщать не­много более утешительные новости. Сначала я немножко преувеличивала, рассказывая, что дело идет на поправку. И все-таки в глаза Энрико с каждым днем словно откуда-то издалека возвращалась жизнь. Сестра тоже подтвердила это и сказала, что теперь уже вполне можно надеяться, что он выздоровеет.

Все свободное время, сколько мне разрешали, я про­сиживала у его постели. Теперь иногда пускали и Ааду. Нам казалось, что совсем скоро все будет хорошо, и Энрико опять будет сидеть на первой парте, в ряду около окон, и займет среди нас свое место.

За эти дни я его по-настоящему узнала. И хотя с каждым днем к нему понемножку возвращался преж­ний тон и словечки, все же он ни разу не показался мне прежним. Я ясно видела, как он старается от них отделаться. Мы разговаривали очень откровенно.

Странно, до чего же многое мы воспринимаем совсем одинаково. Только в одном он со мной ничуть не согла­сен. Ааду рассказал ему, как мы теперь патрулируем и что девочки тоже участвуют. Почему-то Ааду преу­величил мою смелость и решительность. Этим хотел доставить Энрико удовольствие, что ли. Но Энрико, ка­залось, очень огорчился. И в конце концов взял с меня обещание, что буду участвовать в этом деле только в группе Ааду и не стану отходить от него дальше, чем на десять шагов и свисток буду все время держать на­готове. (Словно я осмелилась бы на что-нибудь боль­шее!)

Второе условие — чтобы я ни в коем случае не вхо­дила в группу, где Свен. Тут мне было легко его успо­коить, потому что из всех мальчиков старше шестнад­цати лет один Свен не участвовал в патрулировании — у него все еще болела нога. Вообще-то лучше нам было в том разговоре не касаться Свена, потому что в наших новых отношениях впервые ощутился разлад.

— Я тебя уверяю, Кукла, ты не знаешь Свена. Счи­таешь, что он хороший музыкант и увлечен тобой, но... впрочем, когда-нибудь сама убедишься.

И это правда. Я не знала Свена, как до этих пор не знала Энту и хотя бы его друга Ааду. Я их всех немножко знала с внешней стороны, а у Свена слу­чайно именно эта сторона была наиболее привлека­тельной.

И вот наступил день, когда Энрико показался мне уже настолько здоровым и веселым, что я решилась сделать то, что следовало сделать давным-давно.

— Энрико, — начала я, опустив глаза, — я уже давно хочу у тебя попросить прощенья в одном... Знаешь, я не должна была тогда говорить тебе...

Ой, до чего же иногда обоюдоострая штука просить прощенья. Невольно приходится бередить старые раны. Но раз уж я начала и Энрико с напряженным внима­нием смотрел на меня, мне пришлось продолжать.

— С моей стороны было очень низко упрекать тебя в той несчастной истории в нашей старой школе. Ты можешь простить мне это?

— Ах, ты об этом! — На лице Энрико отразилось разочарование и смущение. — Что теперь об этом гово­рить. И вообще — Урмас тогда выдал мне за дело. Знаешь, я когда-нибудь еще здорово отблагодарю его за это. Честное слово.

Только эти бесконечные извинения и объяснения, в сущности, чепуха. Значит, убей человека, попроси про­щения — и все в порядке. Не так ли? Ну, знаешь... — Энрико поежился. — Когда-то ты заставила меня в су­дебном порядке просить у тебя прощенья, — тут он слабо улыбнулся, — и разве это поправило дело, скажи? Разве я от этого изменился или ты стала ко мне лучше относиться? Ведь нет же?

— Я... конечно же... — я отчаянно пыталась не покривить душой и в то же время не забывать, что не имею никакого права и основания обижать человека, особенно теперешнего Энрико, — то есть, это же... как воспринимать... Я уверена, что... ну, да...

— Ну что же ты заикаешься! — улыбка Энрико пере­ходит в откровенный смех. — Ведь я не такой дурак, как ты, видимо, думаешь. И знаешь что, Кукла, — он вдруг стал снова серьезным, просто очень серьезным. — Извиниться-то я извинился. Высыпал себе на голову целую гору пепла и так далее. Но честно говоря, был здорово разочарован, когда обнаружил, что эта твоя тетрадка вовсе не дневник. Знаешь, я бы многое дал, чтобы хоть разок почитать твой дневник. Конечно, только твой. Не думай, дела других девчонок меня ни­чуть не интересуют. Никогда не интересовали и инте­ресовать не будут. Только о тебе я хочу знать все. По­нимаешь? Все!

Он взял мою руку и я не решилась отнять ее, не ре­шилась спросить, зачем же он дал мою тетрадь читать другим, потому что почувствовала, что у него опять жар. Рука была такая горячая и мне стало очень жаль его. Он лежит в больнице только из-за меня. Защищая меня, он рисковал жизнью. Думая об этом, я тихонько, бережно погладила его руку, судорожно сжимавшую мои пальцы. И тут же ужасно испугалась своего по­ступка, увидев вдруг изменившееся лицо Энрико — мне даже страшно стало — а вдруг у него снова открылась рана?