Яков Тайц - Под горой Гедимина

Онуте пригнула голову к острым коленкам и тихонько заплакала. Миша нахмурился:

— Не надо, Онутечка! Не плачь.

— Она… там… умерла…

Миша помолчал.

— А ты зажмурься покрепче, — сказал он немного погодя. — Вот так, видишь?

Онуте послушно зажмурилась.

— Ну, как? Правда, лучше?

— Лучше, — улыбнулась Онуте.

Она уголком выгоревшего платка вытерла глаза и стала рассказывать о том, как они с папой жили одни, без мамы. По вечерам к ним приходил дядя Казимир, и папа тогда говорил: «Оняле, выйди, закрой ставни и посиди там. И смотри хорошенько: если чужой покажется, постучи!» И Онуте выходила и зорко смотрела в темноту.

— Вот, Миколас, видишь, вон там крылечко, где я сидела.

Миша никакого крылечка не видит, потому что оно завалено обломками, но ему очень жалко Онуте, и он говорит:

— Вижу.

Он внимательно слушает Онуте, и вот ему кажется, будто он на самом деле видит и крылечко, и папу Онуте, и какого-то дядю Казимира. Он будто видит, как однажды поздней осенью папа Онуте прошёл на кухню и поднял крышку подпола…

— А как это — подпол? — перебил Миша.

— Подпол, — объяснила Онуте, — это где картошка… Ну, подвал такой. И вот папа полез в подвал, а я ему говорю: «Тевай!» Это значит «папа», или ещё «тевялис» можно… «Тевай, зачем тебе в подпол? Ведь картошки больше нету!» А папа сказал: «Надо, Оняле. Только никому не говори, Оняле».

Он забрался с заступом в подпол и стал там рыть. Много ночей он работал и вырыл под первым подполом ещё один. А землю украдкой выносил на реку Нерис, чтобы никто ничего не заметил. А потом один раз, поздно ночью, пришёл дядя Казимир и принёс под плащом два ящика.

— Вот такие… невеликие, —показала руками Онуте. — Он взял эти ящики и залез с ними в подпол и стал там жить.

— Как — жить? — спросил Миша. — Насовсем?

— Ну да! Он только немножко выходил. Он только, чтобы подышать, выходил.

Миша пристально смотрит на остатки дома Онуте. Неужели там на самом деле жил человек, жил день и ночь? Верней, у него там и дня не было, а всегда ночь!

Миша вскочил:

— А зачем… зачем он там жил?

— А я не знаю…

— Как же ты не знаешь? Ведь ты дочка, должна знать!

— Дочка! А если он не говорил? Он никому не говорил. Он только дяде Казимиру говорил, а больше никому…

Миша снова сел на бревно:

— Ну ладно. А дальше что? А ел он как же?

— О, а то я!.. — Онуте оживилась. — Я брала кошёлку, как мама, и ходила на базар и всё покупала — картошки, бураков, цыбулю. И сама варила… — Онуте подробно рассказывает, как она спускала в подпол горячий чугунок. А иной раз папа поднимался наверх. Он ел и похваливал: «Молодец, Оняле, герай!» — «Герай» — значит «хорошо»… Он оброс бородой, стал бледный такой…

Онуте зажмурилась, помолчала и продолжала:

— И каждую ночь приходил дядя Казимир, а папа выносил ему бумажки.

— Какие бумажки? — спросил Миша.

— Да я ж не знаю, Миколас, они ж не показывали. Дядя Казимир только говорил: «Добже, Оняле, помогай». А что я помогала? Я только варила и на призбочке сидела…

— А потом? — тихо спросил Миша.

— А потом…

…Онуте вспомнилась другая ночь. Это было уже недавно, летом. Она спала. Вдруг постучали. Только не так тихо, как дядя Казимир, а громко, очень громко. Пришлось открыть, потому что всё равно сломали бы дверь. В комнату зашли фашисты — солдаты и офицер. Солдаты стали всё обыскивать, а офицер подошёл к Онуте и взял её за косы:

«Детка, скажи нам, где твой папа».

«Он уехал».

«Куда?»

«Я не знаю…»

Солдаты прошли на кухню, нашли на полу медное кольцо, подняли крышку подпола и полезли туда. Они долго там шарили, возились, потом вылезли и доложили офицеру:

«Ничего!»

Офицер снова обратился к Онуте;

«Ну-ка, детка, где же твой папа?»

«Он уехал».

Офицер долго спрашивал, а Онуте всё отвечала: «Уехал». А что было дальше, Онуте не помнит, потому что офицер ударил её автоматом по голове.

Онуте сняла с головы платок, взяла Мишину руку и приложила к своему затылку. Под тонкимн русыми волосами Миша нащупал маленькую ямку. Он опустил руку и тихо спросил:

— А потом?

Онуте покрылась платком и продолжала рассказывать.

…Она очнулась в чужом месте, не дома. Голова очень сильно болела. Онуте увидела, что она лежит на полу, у стены. В комнате было много народу. Какая-то женщина сидела неподалёку. Она оторвала лоскут от своей юбки, перевязала Онуте рану и положила её голову к себе на колени.

Онуте стало немного легче. И тут она увидела, что на стенах комнаты нарисованы красивые картины. На одной стене — Иван-царевич в красном кафтане стреляет из большого лука. На другой стене нарисована Жар-птица, сидящая на дереве в сказочном саду. И тут Онуте вспомнила: да ведь это же «комната сказок» Дворца пионеров! Онуте здесь бывала до войны. Она спросила у женщины: